Клаудиа, или Дети Испании

— Каррамба! — зло выругался Эмпесинадо, завидев несущуюся лавину. — Дон Рамирес, как я был прав, что не отпустил вас вчера. — И затем, уже не скрываясь, вскочил и бросился в рощу с криком:

— Всем быстро в лес! По лошадям — огонь!

Герильясы тотчас же последовали примеру своего командира и, уже не обращая внимания на тут же вскочивших и бросившихся к роще французских пехотинцев, стали стрелять по приближающимся всадникам, сбивая то там, то тут отдельных из них.

Французская конная атака захлебнулась, однако, не столько благодаря огню отходящих герильясов, сколько из-за нежелания лезть в лес, где пехота может действовать гораздо эффективнее.

— Уходим, уходим, — продолжал торопить Эмпесинадо, и герильясы, огрызаясь на ходу редкими выстрелами, продолжали углубляться в лес все дальше. — Теперь наша надежда только на то, что французы заподозрят ловушку и в лес за нами не сунутся, — сказал он бегущему рядом дону Рамиресу.

— Нет, сеньор командир, — ответил, с трудом дыша от быстрого бега, старик. — Теперь вся наша надежда только в том, чтобы как можно скорее выскочить из леса с другой стороны, пока их кавалерия не посмотрела на карту…

— Каррамба! — в который уже раз за этот день выругался Эмпесинадо и бешено закричал: — Уходим, уходим, бежим, быстрее…

Герильясы, уже было успокоившиеся и начинавшие останавливаться, вновь бросились бежать за своим предводителем, помогая легко раненым и неся тяжелых. Бежать обратно пришлось ровно столько же, сколько они бежали туда, поскольку прежняя их стоянка находилась едва ли не в целой лиге отсюда у самой кромки большого леса. Только там они могли почувствовать себя в полной безопасности. После полулиги такого безостановочного бегства некоторые уже начали выражать недовольство, заявляя, что бежать от чертовых лягушатников, подобно последним трусам, настоящий позор, и лучше лечь костьми, чем удирать… Однако, заметив облако пыли, вдруг взметнувшеся из-за западного края рощи, которую они только что покинули, сами же припустили вперед едва ли не быстрее молчавших.

— Быстрее, быстрее, — поторапливал Эмпесинадо. — Как только пехотинцы обнаружат, что роща пуста, их кавалерия может броситься за нами в погоню.

Минут через двадцать изматывающего бега герильясы, наконец, упали за стволами деревьев их спасительного убежища. Здесь можно было немного передохнуть, а в случае появления кавалеристов еще и поразвлечься, отстреливая их из-за деревьев.

Однако французские кавалеристы так и не появились.

Как и предполагал дон Рамирес, кавалерийские офицеры очень быстро обнаружили, что лес, в котором скрылись нападавшие испанцы, представляет собой лишь небольшую рощу около полулиги шириной и четверти лиги глубиной, а потому решили тотчас же обойти ее, дабы не дать таинственному отряду скрыться. Естественно, они не могли позволить, чтобы враг укрылся в тылу, да еще в такой непосредственной близости от французских позиций. Поэтому на ходу согласовав план действий с пехотными офицерами, которым предстояло пойти на прочесывание, кавалеристы, разделившись на два отряда, бросились обходить рощу с обеих сторон. И если бы не своевременно принятое Эмпесинадо решение, вряд ли кому-нибудь из герильясов удалось уйти живым.

Теперь же они сидели на краю большого леса в полутора лигах от французских позиций, тяжело дыша. Они понимали, что благодаря железной дисциплине остались живы, но тем не менее все были злые и понурые. Надо же, прибежали и убежали, не добившись в сущности никакого успеха, да еще и потеряв около пятидесяти своих товарищей. Сам Эмпесинадо, у которого была в двух местах прострелена шляпа, стоял мрачнее тучи, прислонившись к сосне и глядя в туманную даль, где за дымкой сейчас шел жестокий бой, в котором он ничем не мог помочь своим братьям по оружию. Ноздри его прямого короткого носа раздувались, и взглядом он был готов уничтожить каждого, кому бы пришло сейчас в голову его потревожить. Все знали бешеный нрав своего упорного предводителя, и теперь только дон Рамирес мог позволить себе сказать ему хотя бы слово. Однако он тоже сидел неподалеку, отвернувшись и тоже понуро опустив голову.

И все-таки их удар, несмотря на все разочарование атакующих, принес кое-какие плоды. Французы потеряли около ста человек пехоты и несколько десятков кавалеристов, более двухсот человек было ранено. Вторая волна штурма с северной стороны города задержалась почти на два часа, что существенно снизило силу ее воздействия на осажденных и лишь еще более увеличило число жертв у французов. Кавалерия же в результате и вовсе не была послана на штурм северных укреплений.

Но никто в городе ничего не знал об этих, в сущности, мелких деталях боя.

* * *