Клаудиа, или Дети Испании

В результате оба сбитых практически одновременными фланговыми ударами французских пехотных батальона при отступлении натолкнулись друг на друга, из-за чего произошло неизбежное замешательство, быстро переросшее в полный хаос, в котором кавалерия испанцев хозяйничала практически безнаказанно. Убегавшие от кавалерии натыкались на штыки и пули гренадеров и егерей, а спасавшиеся от последних попадали под копыта и сабли кавалерии.

Вылазка была произведена столь стремительно, что когда всполошившиеся французы послали своим передовым отрядам подкрепления, все испанцы уже вновь находились за городскими укреплениями, успев унести с собой немало трофеев, разрушив по пути, все что можно, испортив несколько захваченных орудий и фактически полностью разгромив два батальона пехоты. И все это, потеряв лишь несколько десятков человек. Французы бесились, слушая веселые сочные ругательства со стен и брустверов Сарагосы, однако, наткнувшись на плотное прикрытие, созданное городской артиллерией, вынуждены были повернуть коней обратно.

Жители Сарагосы, сбежавшиеся со всех концов города и наблюдавшие со стен за ходом сражения, встречали своих защитников с восторгом и ликованием. Мужчины отбивали ладони не хуже, чем на корриде, женщины махали платками и мантильями, и все кричали так громко, что едва ли не заглушали грохот пушек, отгонявших от стен города спешившую на помощь своим передовым постам кавалерию.

Но вот французы отошли, пушки стихли, и весь город охватило настоящее неистовство. На развалинах монастыря Санта Энграсия начался праздник, куда все тащили жалкие остатки вина и пищи, на концы штыков повязывались платки и немало поцелуев было роздано героям в укромных монастырских нишах.

Святая дева дель Пилар,
сойдя с небес, сказала:
– Я с Сарагосою свой дар
на все века связала.

И под французами здесь жить

я никогда не стану,
а в арагонские полки
пойду я капитаном…[162]

Эту песенку, сочиненную неизвестно кем еще во время первой осады, распевали теперь на всех углах, и ее задорный мотив улетал высоко в новогоднее небо.

1808 год завершился для Сарагосы настоящим праздником.

* * *

В первые недели января наступило затишье. Клаудиа вставала задолго до того, как свинцовые зимние сумерки уступали место лимонному солнцу, наскоро перекусывала и, набросив на плечи домотканую накидку, бежала на улицу Хайме в госпиталь. Туда ее отвел дон Гарсия сразу же после их объяснения на кладбище.

— Я понимаю, что вы прибыли сюда сражаться, — сказал он ей тогда, — но отпустить вас на редуты я не могу… и не хочу. Эта война уже отобрала у меня… много, — неохотно закончил он, — и потому рисковать еще раз я не намерен. К тому же работа в госпитале бывает иногда пострашнее боя и требует не меньше мужества. Кроме того, бомбардировки туда пока не доходят, и стены там толстые. И есть еда.

— Но если вернется отец или Игнасио?..

— Дон Хосе так или иначе найдет меня в здании суда или на редутах, а мальчику все расскажет вездесущий Локвакс.

На Косо Аланхэ склонился перед ней в церемонном поклоне и спросил так, будто они расставались на придворном балу:

— Когда я увижу вас снова, Хелечо?

— Когда хотите… когда сможете, — быстро поправилась Клаудиа.

— Благодарю, — и он опустил голову к ее покрасневшей холодной руке без перчатки.

И Клаудиа начала работать в госпитале.

Неожиданно открыв в себе безгранично летящее чувство к графу Аланхэ, девушка стала смотреть на мир каким-то новым, совершенно иным взглядом. И если первое время Сарагоса казалась ей лишь удивительной, хотя и мрачной декорацией к феерии, в которой она вдруг оказалась действующим лицом, то теперь ей открылась подлинная красота страдающих зданий и улиц. Внутри Сарагосы бродили лишь калеки-нищие да лежали трупы, ибо все остальные работали на восстановлении редутов и стен. Сквозь проломы от бомб можно было различить внутренности бывших церквей, чьи алтари стояли теперь выставленными на всеобщее обозрение. Жалкий утренний свет придавал развалинам с их стершейся позолотой и обрывками ткани вид каких-то лавок старьевщиков. А вокруг всего этого пронзительного великолепия рыли рвы, тащили пушки, насыпали валы. Через пару дней Клаудиа уже прекрасно понимала отличие эскарпа от контрэскарпа и научилась по звуку узнавать район обстрела. Но главное — она нашла самый верный способ спасения от страха: сострадание и деятельная забота о раненых, которых с каждым днем становилось все больше.

Дон Гарсия появился в госпитале лишь спустя три дня, в окровавленном мундире и с лицом, светящимся прозрачной голубизной. Они стояли в глубокой каменной нише второго этажа.

— Вы ранены?

— Нет, помогал переносить гренадера. К несчастью, бесполезно. Скажите, — он стиснул ее ладони и поднес к груди, — только откровенно: не приносили ли вам сюда людей с признаками странной болезни — изможденное пожелтевшее лицо, тошнота?..