Клавесинщица

Стало легче, когда Ленуся, вспомнив все свои опыты по разделке мяса, начала примеряться по себе: шевеля ногой или рукой, она глядела, как двигается сустав и резала мужика по сухожилиям.

В первый день ей удалось отчекрыжить Валере все конечности, оставив лишь туловко с головой, которую она накрыла полотенцем.

Плечо отрезать не посумела, предплечье пришлось пилить, зачистив мышцы. Тазовые суставы тоже разобрать не смогла, бедренную кость отбивала долотом, по надпилу, работая как заправский хирург.

Работа увлекла её. Она много раз вспоминала как дядья резали бабкиных баранов с мужиками на селе, и помнила, как один из них, тыкая ножом в пах у висящей туши причитал: «ох, место такое неудобное, столько возни всегда».

На Валеркин хуй ей всё-таки пришлось близёхонько поглазеть, да вот радости это не доставило никому.

Складывая отрезанные части в холодильник, каждую в свой черед, Ленуся пила победный чай, наслаждаясь болью в затёкшей спине, и слушала шаги по лестнице, не к ней ли?

Думалось на удивление хорошо и холодно. Боясь безумия, она включала в наушники то Пёрселла, то Лепса, пытаясь найти в себе хоть какое-то сочувствие, страх или вину.

Было очень неловко разочаровать своего научника, святую женщину, вложившую в Леночку уйму сил и времени, и тянувшую её к защите уже два бесконечных года… А в остальном, она почти ничего не чувствовала, лишь только по-воровски чутко реагировала на всё происходящее в парадной.

Пару раз даже заходила на страничку Валеры в вк. Бессмысленные репосты всякой дурнины были редкими, стена – закрыта, его многочисленные друзья не знали печали потери.

Ближе уже к ночи она поспала, выпив снотворного на всякий случай.

Проснувшись засветло, налила кофе. И, с кружкой в руке, уже привычная к телу в ванной, начала омывать его из лейки душа, уютно поджимая пальчики на тёплом полу.

– Ну, начнём, помолясь, – неожиданно сказала она вслух сама себе, и слегка истерично рассмеялась. Заглянув в зеркало, поставила кружку на раковину, больно приложившись фейспалмом по мятой роже и договорила:

– Что я, блядь, несу.

Предстояло отнять голову и опростать туловко, самоварный обрубок уже начал противно подванивать кишечными газами.

Сделать это надо было непременно сегодня, потому что сегодня было воскресенье, день вывоза мусора из их колодца.

Распсиховавшаяся мать обрывала телефон, слыша в голосе доченьки странное. Она порывалась прийти и начать дознание, шантажируя тем, что «это и моя квартира тоже, имею право», кричала маменька в телефон, пока Ленуся в ответ угрожала, ругалась и извинялась одновременно, не зная, как спастись от всеведенья престарелой родительницы.

Вчерашнее бесстрашие отпустило, и отупение ушло без следа, оставив вместо себя липковатый страх, сочившийся холодным потом и дрожью в ладошках. Временами её накрывало волной головокружения, сердце колотилось, но происходило это не во время уродования лежащего в ванной трупа, а когда ходила по привычной квартирке, натыкаясь то тут, то там на приметы нормальной жизни: к четвергу надо было докончить автореферат, чтоб сдать на проверку, на рабочем столе лежала статья на немецком, которую она взялась переводить, в ректорате ждали списки учебных пособий на программу нового года, с указанием их библиотечного количества в штуках, и галочкой, подтверждающей, что министерство не считает ничего из перечня экстремистской крамолой…

Управилась до шести.

Понемножку пила вискарь, заматывала нос и рот полотенцем, заливая его дарёной дольче габбано, чтобы меньше тошнило от запаха.

Глотала кофе, и, неожиданно для себя, в перерыве даже взяла в руки почитать биографию какого-то подохшего композитора, набранную готическим шрифтом во времена, когда Геббельс был молод и хорош собой. Ей всегда везло на добычу литературных диковинок.

Валерину голову она умотала в пакет, чтобы его пристальный взгляд полузакрытых глаз не мешал резать ему шею. Долго матюкалась, всплеснув руками, попортив акриловую ванную соскочившим с хребта ножом.

С требухой повозилась сильно: натянув жёлтые резиновые перчатки, всё-таки смогла перевалить кишки в два больших мусорных мешка. Капала на труп слезами, собиралась с духом над солнечным сплетением, замирая и вслушиваясь в тишину квартиры перед каждым ударом молотка по долоту, ломающему хрусткие рёбра. Расковыривая лёгкие и сердце, она едва не порезалась об осколки острых костей, всё-таки прорвавших единственную перчаточную пару…

Её перманентно тошнило. Пустой желудок реагировал на спазмы с упорством больного зуба. Но жизнь брала своё – если воспользоваться туалетом она могла беспрепятственно (хотя в первый раз чудовищно стеснялась: сидя на унитазе, не сводила глаз с края ванной, и с мистическим ужасом ждала, что Валера, выпав из её поля зрения, начнёт за ней подсматривать), то вот принять душ было проблемой. Ей было совершенно необходимо это сделать, потому что Ленуся, полностью изгваздавшись в Валериной мерзоте, случайно разлила желчь, под рваные печатки натекло и от одной только мысли об сём начинался нервный тик.