Клавесинщица

Не раз и не два приходилось ей пресекать попытки своих любовников всунуть туда то язык, то пальцы, или совершить с этим странным дефектом нечто непотребное. Раздеваться при свете стеснялась, и по этой причине пропустила много амурных приключений, положенных ей по судьбе.

Пена захрустела как свеженький сугроб, истаивая под её телом.

Ленуся унырнула в воду с наслаждением, почти преступным в данной ситуации.

Вода тут же унесла все мысли, события, беды и горе, которого не было. Всё, чему её научили на ведических тренингах, кончалось тут. Вода, пена, свечи… Ритуал, призванный пробудить в ней женщину и любовь к себе, просто выключил её из мира живых и мёртвых, растворяя в невесомости.

Она жмурилась, расслабленно двигая пальчиками.

Водичка плескала от каждого движения, а в лицо ей сияла потолочная лампочка, напоминая про солнце, светившее сквозь листья старой яблони, под которой валялась в далёком деревенском детстве, легко пружиня на старой панцирной кровати.

Проснулась уже к рассвету. Вода остыла, тело затекло, пены почти не осталось.

Лена посмотрела на руки, сморщенные разбухшей кожей, и осознала всё, что с ней произошло, тихонько завыв.

На кухне лежал мёртвый мужчина. Она – человек искусства и гордость выпуска, хладнокровно зарезала его, опоив клофелином с целью изнасилования. В том, что ей пришьют ещё и это – не сомневалась ни на минуту.

Кто виноват, она, допустим, догадывалась.

Но что теперь делать, не знала.

Не стерпев холода, включила горячую воду, пытаясь согреться. Горячая пошла не сразу, но грохот струи мыслей не заглушил. Ленуся проверила ногти. Всё было чисто.

Понемножку начала считать: чем ей могло грозить признание, куда бечь, сколько дадут.

Морщилась, думая про скандал и стыд семейства. Но представляя лица родственников на суде, она почему-то представила и умершую бабку, считавшуюся матриархом всего их клана.

Баба Вера – старушонка, умершая уже под девяносто, была личностью легендарной: одна подняла четырёх детей, всех выучила. Держала в ежовых рукавицах и фамилию, и дом, создав империю из родичей. Мужа своего, чужого в её родных краях, баба Вера посадила на шесть лет, за то что бил тот её смертным боем. Не забоявшись одиночества, и не найдя управы на изверга, отправила его «в лахеря», как сама она говорила, смеясь шепелявым беззубым ртом. В деревне её тогда чуть не прокляли: мужиков и так было мало, а тут родного супружника и в тюрьму на четыре-то года. Но жизнью своей заслужила почти религиозное почитание. Никогда ни на кого не надеялась, никогда на месте не сидела, всех гоняла, шпыняла, и сама при работе, и детей заставляла. Уже взрослые, в солидных годах, они нет-нет да огребали батожком, которым бабка мастерски тюкала кому попало под коленку, вроде как обращая на себя внимание, когда они, понаехав в гости, усаживались смотреть телевизор на диванчике.

Бабуленька хрипловато посмеявшись на Ленусину оказию, сказала бы что-то вроде: «ну, сядь, посиди, кормить будут», или «эт сколько тушёнки-то зря пропадёт».

Ленуся вынула ногу из воды отодвинуть кран, чтобы горячая текла в сторонку, и увидела как причудливо поверхность воды исказила ногу, иллюзорно переломив её в серединке.

Решение пришло.

– Ну, хуже не будет.

Сказала она сама себе, и начала увлекательное пятидневное приключение по разбору Валеры на составные части.

Было бы долго рассказывать, как она, приведя себя в порядок непривычно ранним утром, волокла тяжёлое тело до санузла, и устроила целую инженерную конструкцию из табуреток, пытаясь перевалить любовничка в ванную. Искала в интернете, как отслеживают телефоны, вынимала симкарту, обматывала трубку фольгой, непонятно зачем. Маму, присевшую на уши в традиционном субботнем разговоре, просто послала на хуй, и занялась делами, не терпящими отлагательств.

Она помнила, что Валера был сиротой, жил один и очень гордился квартирой в далёких южных ебенях. Какое-то время у неё было.

Первым делом была срезана одежда. Всё его тело стало желтоватым, неестественным, демонстративно-странным, словно музейный экспонат. Запавший живот обострил рёбра. Окоченевший в неестестественной позе огромного дитяти, Валера тихо покоился в колыбельке белой акриловой ванны. Стянув с него замаранные трусики, Ленуся даже немного поплакала, положив перед собой телефон, уговаривая признаться хотя бы кому-нибудь.

Но кухня, чудовищно угаженная вонючая кухня быстро привела её в чувство.

Помыв пол, она примерилась, и начала понемногу резать стопу в суставе. На это она потратила примерно полтора часа тупого и сюрреалистичного ковыряния ножом. Глаза застилали слёзы, было тяжко, и она снова немножко накатила.

Понимая, что так дело не пойдёт, проверила домашний хозинвентарь. Принесла в ванную молоток, старые клещи и долото, неизвестно зачем лежавшие ещё от прежних хозяев. Взяла и ножи, все имеющиеся на кухне, даже китайский топорик для мяса, подаренный тёткой на прошлогодний юбилей в наборе для молодой хозяйки.

Топорик сломался сразу же, а все остальное пошло в дело. И полотно для ножовки, валявшееся на антресоли веки-вечные, – пришлось достать.