Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

К 1935 г. у более чем 60 % единоличников Буда-Кошелевского района было изъято все, в том числе дома[491]. В Белыничском районе из 1,5 тыс. единоличных хозяйств было разорено до 60 %, в некоторых сельсоветах (Мощаницком, Калиновском, Угольщинском, Ланьковском и Эсьмонском) изъятие имущества производилось поголовно у всех единоличников[492]. Поселок Маски Калиновского сельсовета был окончательно разграблен и разорен, 29 чел. осуждены к разным срокам тюремного заключения[493].

Аналогичные факты фигурировали по всем районам. Безусловно, обстановка для людей, имеющих склонность к насилию, была создана подходящая, вместе собранные эти факты являются ярким подтверждением беззакония и беззащитности, условной «нормальности» использования насилия. Обвиняемые, как свидетельствуют материалы дел, были виновны в перечисляемых на суде фактах насилия, произвола, правового беспредела. Более того, факты, фигурирующие в материалах, демонстрируют выдающуюся их изобретательность в эскалации насилия в деревне. Районные, сельсоветские и колхозные руководители вели себя как оккупационная армия во вражеском стане. Однако не факты истязания крестьян являлись ключевыми при вынесении приговоров и определении меры наказания. Подобные примеры фигурировали лишь как доказательство проведения враждебной деятельности троцкистов, шпионов и т. д.

Сами руководители районов (а теперь главные фигуранты процессов), представ перед судом, подчеркивали, что они лишь выполняли спущенные сверху нормы, проценты, задания и т. д., какими методами они этого добьются – никогда никого не интересовало. В своих действиях они исходили из понимания, что единоличнику (которого иногда по-прежней привычке даже называли кулаком или подкулачником) нет места в новом обществе. Также они осознавали: процент коллективизации растет не только за счет вступления единоличников в колхозы, но и за счет сокращения их удельного веса в целом. А значит, любые методы воздействия допустимы. Так, например, в «Березинском деле» указывалось, что председатель райисполкома Махнач давал указания председателям сельсоветов путем начисления непропорционально высокого налога заставить единоличников пойти в колхозы. В 1936 г. в среднем на каждого единоличника по Мощаницкому сельсовету этого района было наложено по 400 руб. только сельхозналога[494]. Налог уплачен не был, последовали массовые изъятия имущества.

Из материалов, фигурирующих в делах, предстают образы руководителей-монстров, нелюдей, это обусловлено в том числе и спецификой ведения дел, и сохранившимися документами. В краткой характеристике районных руководителей указано их социальное положение – почти все они из рабочих, крестьян, многим из них было около 30–40 лет, т. е. вся сознательная жизнь их прошла уже при советской власти, а те, кто постарше – в молодости боролись за советскую власть на фронтах. Вариантов для импровизации не было. Они получали конкретные цифры по каждой кампании, за выполнение которых отвечали не только должностью, но и партбилетом (которым очень дорожили). Любое невыполнение спущенных заданий ставило их самих под удар. Назначение на должность происходило также в виде получения партийного задания, т. е. каждый вписывался в существующий механизм. Безусловно, это совершенно не оправдывает применение насилия теми, кто это делал, как было показано выше, здесь была проявлена незаурядная изобретательность.

В ходе следствия многие из руководителей подписали все, что им инкриминировалось, они были сломлены морально и физически. Вместе с тем уже на самих судах имел место их отказ от предъявляемых обвинений. Теперь они, не отрицая того, что называлось фактами злоупотребления служебными полномочиями, использования чрезвычайных мер и насилия для реализации политики центра[495], отказывались признавать, что действовали с контрреволюционными целями.

6.2. Жлобинское дело, Гомельское дело. «Приговор суда – это приговор народа»

Показательный суд над руководством Жлобинского района начался 14 октября 1937 г. Это был очень громкий суд с расстрельными приговорами и большим количеством зрителей, в ДК железнодорожников присутствовало около 700 чел., на этом суде был лично нарком НКВД Б. Д. Берман.