Клеопатра

– Пожалеть? Тебя? А ты сам кого-нибудь пожалел? Ведь это из-за тебя благородный Сепа умер от пыток в руках палачей!

– О нет! Нет! Неправда, этого не может быть! – вскричал я.

– Да, предатель! Да! Он умер в нечеловеческих муках, до последнего дыхания называя тебя, его убийцу, честным и невинным человеком. Пожалеть тебя, пожертвовавшего цветом Кемета, лучшими, храбрейшими, достойнейшими гражданами ради объятий распутницы? Ты думаешь, эти благородные люди, которые сейчас трудятся в пустыне в подземных рудниках, жалеют тебя, Гармахис? Из-за тебя этот священный храм Абидоса разграблен, земли его отняты, жрецы разогнаны, и лишь я один, древний и немощный старик, остался оплакивать его гибель, его руины. Пожалеть тебя, отдавшего сокровища Кемета любовнице, которая предала тебя, твою страну, твое наследное право на трон и твоих богов? Вот моя жалость: будь ты проклят, плод моих чресел! Пусть вечный позор будет твоим уделом, пусть смерть твоя будет мучительной, и пусть преисподняя примет тебя после смерти! Где ты? Да, я ослеп, я выплакал глаза, когда узнал правду, хотя никто не хотел рассказывать мне о твоем преступлении, все близкие старались все от меня скрыть. Подойди ко мне, чтобы я мог плюнуть тебе в лицо. Изменник! Отступник! Презренный предатель!

Он встал с кресла – воплощенная ярость! – и пошел медленными, неверными шагами в мою сторону, рассекая воздух своим жезлом. Лик его был ужасен, но когда он подошел, протягивая ко мне руки, его неожиданно настигла смерть. Он вскрикнул и упал на пол, изо рта его потекла кровь. Я бросился к нему, поднял его голову, и он, умирая, прошептал:

– Он был моим сыном, мальчик с чистыми глазами, он был нашей надеждой, нашей весной, а теперь… А теперь… Почему он не умер?

Он замолчал, и из горла его вырвался хрип.

– Гармахис, – выдохнул он. – Ты здесь?

– Да, отец.

– Гармахис, искупи свою вину!.. Слышишь? Искупи… Месть еще возможна… Ты еще можешь заслужить прощение. У меня есть золото… Я спрятал его… Атуа знает где… Атуа покажет… Как же мне больно! Прощай!

По его телу пробежала дрожь, и в моих руках он умер.

То был последний раз, когда мы с отцом, принцем Аменемхетом, встретились во плоти и в последний раз расстались.

Глава II Об отчаянии Гармахиса, о том, как он в страхе взывал к Исиде, об обещании Исиды, о встрече с Атуа и о рассказе Атуа

Я лег на пол и смотрел на бездыханное тело отца, который дождался меня и в последние мгновения жизни проклял, – меня, и без того проклятого и отверженного, – пока вокруг нас не сгустилась темнота, и мы с мертвым остались наедине в черном безмолвии. О, можно ли передать охватившее меня в тот час безнадежное отчаяние? Воображение не в силах представить его, словами его не описать. Снова в своем горе, в неизмеримой бездне своего падения я подумал о смерти. За поясом у меня был нож, которым я мог перерезать нить скорби и освободить свой дух. Освободить? Освободить, чтобы он летел принять великую месть великих богов! Увы! Увы, я не осмелился умереть. Земная юдоль с ее тяготами и горестями показалась мне милее скорой встречи с теми невообразимыми ужасами, которые витают в мрачном Аменти в ожидании пришествия падших.

Скрючившись на полу, я плакал жгучими слезами, думая о погибшей жизни, о потерянном прошлом, которого не изменить. Плакал, пока у меня не иссякли слезы, но ответ так и не пришел из этой тишины, которая не отозвалась на мое горе, я слышал лишь отголоски собственных рыданий. Надежда покинула меня. Моя душа блуждала во мраке более непроницаемом, чем окружающая меня тьма. Боги, которых я предал, оставили меня, для людей я был изгоем. Ужас охватил меня в этом пустынном храме, когда я почувствовал, что остался один на один с величественной смертью. Скорее покинуть это место! Я встал, чтобы бежать. Но как бежать в такой темноте? Я сразу же заблужусь в этих галереях, среди колонн. Да и куда бежать, если мне негде преклонить голову? Я, скорчившись, упал на колени. Меня охватил такой страх, что мой лоб покрылся холодным потом, а сердце сжалось. И тогда в отчаянии я стал громко молиться Исиде, к которой не осмеливался обращаться уже много дней.