Клеопатре повезло в одном. Убийцы Цезаря долго медлили, «потому что они трепетали перед ним, несмотря на всю свою ненависть, и все время откладывали задуманное» [35]. Если бы они действовали по изначальному плану, то правительнице Египта, возможно, пришлось бы остаться в растревоженном Риме. В итоге она пережила мощный ураган, последовавший за похоронами, и целую неделю наблюдала вспыхивавшую в ночном небе комету. Она смотрела со своей виллы на город, в котором до утра теперь горели костры – чтобы поддерживать общественный порядок. А потом ее багаж погрузили на повозки, и процессия стала спускаться по петляющей вокруг холма Яникул дороге к реке, и дальше, дальше, к берегу моря. Навигация уже открылась, и Клеопатра, видимо воспользовавшись услугами верных Цезарю людей, поспешно отплыла. Это произошло примерно через месяц после ид, ее перемещения тщательно фиксировались Цицероном, ее судьба живо обсуждалась в Риме. Разговоры стихли лишь к середине мая. Цицерон ждет еще несколько недель – чтобы Клеопатра уж точно вернулась в Александрию, – и тогда только извергает на нее свое презрение. «Царицу я ненавижу», – пишет он в новом приступе бешенства, не снисходя до ее имени: такого удостаивались лишь его враги и бывшие жены. До сих пор душу великого оратора свербит, что он обращался к Клеопатре за услугой, что был унижен, что выставил себя на посмешище. Учитывая весь ход событий, ославить ее сейчас ему удобно, как никогда раньше. Даже приближенные Клеопатры, обвиненные в подлости и наглости, прочувствовали силу его гнева. Как он только мог иметь дело с этими людьми? «Они полагают, что у меня нет не то что присутствия духа, но даже гнева», – возмущается оратор в письме к Аттику.
Для Клеопатры отъезд, наверное, был очень тягостен. Она прекрасно исполнила роль Венеры – Исиды: снова ждала ребенка, и, судя по всему, это было заметно – в Риме уже знали. Цицерон имел основания пристально за ней следить: беременная Клеопатра могла в период нестабильности сильно осложнить будущее Рима. В отличие от Цезариона это дитя было зачато на римской земле. Весь Рим знал, кто отец. А вдруг она родит мальчика и решит идти до конца? Вероятно, Цицерон опасался, что наследник создаст угрозу преемственности власти в империи. Клеопатре ничего не стоило воспользоваться ситуацией. Однако весна продолжала приносить ей разочарования – ребенка она потеряла. Цицерон выдохнул с облегчением.
Зато царица была щедро вознаграждена на другом фронте. Все политические силы Рима согласились, что все решения Цезаря останутся в силе. Кипру ничто не угрожало. Клеопатра уехала, но оставалась другом и союзником Рима, который в это время захлестнула волна «грабежей, поджогов, убийств» [36], – похоже, город стоял на пороге новой гражданской войны. После ид словно открылась оживленная площадка для желающих оклеветать других и оправдать себя. Свержение царей было вполне в духе римских традиций, и заговорщики верили, что они – доблестные продолжатели славных дел предков – тем хмурым весенним утром совершили благо. Даже нейтральные партии с готовностью вносили свою лепту во всеобщую грызню. Дион пишет: «Очень большой слой людей с нетерпением ждет, когда все, кто во власти, начнут ругаться друг с другом, и этот слой в итоге радуется их вражде и начинает строить свои козни».
С младых ногтей ощущавшая страх, что Рим может в любой момент уничтожить ее страну, Клеопатра теперь наблюдала, как Рим вместо этого уничтожает сам себя. С трудом, на ощупь пробирался Рим сквозь этот безрадостный, мутный, темный год, когда даже солнце отказывалось появляться: «весь тот год солнечный свет был бледным, солнце восходило тусклым и давало мало тепла» [37]. (Виной тому стало, вероятно, извержение Этны на Сицилии, однако – снова работа современников с их украшающими завитушками – в Риме предпочли политическое, более соответствовавшее обстановке объяснение.) Она наверняка была только рада, что весь этот хаос остался далеко позади. Должно быть, она плыла из Путеол, вдоль италийского берега, через бурный и неприветливый Мессинский пролив и вышла в открытое Средиземное море в апреле. Ветер дул в паруса. Двигаться на юг было нетрудно, хороший капитан мог пройти этот путь меньше чем за две недели. Меньше чем за две недели Клеопатра сменила мрак и холод Европы на жару Египта. В солнечной Александрии ее ждала рутина – появления на публике и личные встречи, бесконечные ритуалы и пышные церемонии. Никогда больше она не поедет в Рим. И никогда больше не выпустит его из поля зрения. Она вела свою игру умно и тонко, да и, кстати, более эффективно, чем любой из Птолемеев до нее. И что же? В итоге снова оказалась, где была, оглушенная обстоятельствами, отброшенная назад вдруг изменившимися правилами игры. Близкий современник восклицал: «Кого не удивит переменчивость судьбы и превратность дел человеческих?»[79]
[38] Клеопатре было двадцать шесть лет.