Клерамбо

– Я был батраком. Живешь жизнью скотины, делаешься немного похож на скотов… Хотя, по правде сказать, сударь, человек обращается с человеком хуже, чем со скотом… "Обращайтесь хорошо с животными". Был в нашем окопе шутник, который повесил такой плакат… Но то, что нехорошо для них, достаточно хорошо для нас… Все в порядке… Я не жалуюсь. Так уж свет создан. И когда надо, то надо. Но наш сержантик, видно было, что он непривычен. Всё: дождь и грязь, и злоба, и особенно неопрятность: к чему ни прикоснешься, что ни поешь, все запачкано, а на тебе вши… Вначале, ей-ей, малый чуть не плакал. Тогда я стал помогать ему, подшучивать над ним, подбодрять, – но не подавал виду, потому что мальчик был гордый, не хотел, чтоб ему помогали! – а все-таки был доволен моей помощью. Я точно также. Чувствуешь потребность сплотиться. В заключение он сделался вынослив, не хуже меня; в свою очередь помогал мне. И никогда не жаловался. Даже вместе смеялись. А смеяться надо. Нет такой беды, чтоб из-за нее нос вешать. Тебе не везет, а ты смеешься, вот и отомстил судьбе.

Клерамбо слушал, подавленный. Он спросил:

– Значит, в конце он был не такой грустный?

– Не такой, сударь. Покорился, как и все, впрочем. Непонятно, как это делается: каждый день почти все встают с одной и той же ноги; и однако друг на друга непохожи; но в заключение начинаешь на других походить больше, чем на себя. Так лучше, меньше страдаешь, меньше себя чувствуешь, все в одной куче… Вот только отпуска. После отпуска те, что возвращаются – вот, как наш сержантик, когда он вернулся в последний раз… – это дурно, так не годится…

Сердце защемило у Клерамбо, он поспешно проговорил:

– Вот как! Когда он вернулся?

– Он был очень скучный. Никогда не видел я его таким расстроенным, как в тот день…

На лице Клерамбо появилось страдальческое выражение. Благодаря сделанному им жесту, раненый, смотревший все время в потолок, перевел на него глаза, должно быть увидел или понял, потому что добавил:

– Но потом он оправился. Клерамбо снова взял больного за руку:

– Расскажите мне, что он вам говорил. Расскажите все. Раненый поколебался и сказал:

– Не припомню хорошенько.

Он закрыл глаза и застыл в неподвижности. Наклонившись к нему, Клерамбо старался увидеть то, что видели под опущенными веками эти глаза.

…………………………………………………………………………………………….
…Безлунная ночь. Морозный воздух. Со дна глубокой траншеи видно было холодное небо и застывшие звезды. Пули звонко шлепали о промерзшую землю. Присев бок-о-бок на корточках и опершись подбородками о колени, Максим и его товарищи курили. Юноша днем вернулся из Парижа.
Он был подавлен. Не отвечал на вопросы; замыкался в неприязненном молчании. Товарищ предоставил ему целые полдня переваривать свои неприятности; он украдкой подглядывал за Максимом и в темноте, чувствуя, что минута наступила, подошел к нему. Он знал, что юноша и без расспросов заговорит. Рикошетом залетевшая пуля обвалила над их головой комок замерзшей земли.

– Эй, могильщик, больно торопишься! – проговорил товарищ.

– Уж лучше бы пришел конец, ведь они все этого хотят, – сказал Максим.

– Чтобы доставить удовольствие бошам, ты хочешь подарить свою шкуру? Какой ты добрый!

– Не одни только боши. Они все прикладывают руку к могиле.

– Кто?

– Все. Сидящие там, откуда я приехал, парижане, друзья, живые, словом – люди с другого берега. Мы, мы – уже мертвые.

Последовало молчание. В небе с воем пронесся снаряд. Товарищ глубоко затянулся.

– Значит там у тебя не вышло, мой мальчик? Я так и думал.

– Почему?

– Когда один страдает, а другой нет, людям не о чем говорить между собой.

– Они ведь тоже страдают.

– Ну, это совсем не то. Хоть и хитер ты, а никогда не объяснишь, что такое зубная боль, человеку, у которого ее не было. Поди-ка, растолкуй тем, что лежат в кроватях, какие вещи здесь делаются! Для меня это не новость. Незачем было и на войну ходить! Я видел это всю свою жизнь. Ты думаешь, когда я мучился на земле и у меня пСтом выходил весь жир моих костей, других это беспокоило? Совсем не потому, что они дурные. Ни дурные, ни хорошие. Почти такие же, как и все. Не могут взять в толк. Чтобы понять, нужно взять. Взять работу, взять труд. А не то – поверь мне, паренек, – остается только покориться. Не пробуй объяснять. Мир таков, каков он есть; ничего в нем не изменишь.