Клерамбо

ТОЙ, КОГО ЛЮБИЛ

Нет горшей муки, чем разлука с той, кого любил. Вырывая ее из своего сердца, я вырываю самое сердце. Милая, добрая, прекрасная, – хорошо еще, если бы я обладал слепым преимуществом тех страстных любовников, которые могут забывать все, всю любовь, все прекрасное и доброе былое, лишь бы только не видеть ничего, кроме зла, которое она теперь причиняет, и того, чем она стала! Но я не умею, не умею забывать.
Я буду видеть тебя такой, какой тебя любил, когда верил в тебя, когда ты была моей водительницей и лучшим другом. О, Родина! Зачем ты меня покинула? Зачем ты нас предала? Добро бы еще я один был обречен страданиям, и утаил бы свое печальное открытие под былой нежностью. Но я вижу твои жертвы, эти народы, этих доверчивых и увлеченных юношей (я узнаю в них самого себя, каким я был раньше)… Как ты нас обманула! Твой голос казался нам голосом братской любви, ты звала нас к себе, чтобы нас объединить: нет больше одиноких! Все братья!.. Каждого ты наделяла силами тысяч других; ты внушала нам любовь к нашему небу, нашей земле и произведениям рук наших; и мы все, любя тебя, любили друг друга… Куда ты нас завела? Разве единственной целью твоей, когда ты соединяла нас, было сделать нас более многочисленными, чтобы ненавидеть и убивать? Ах, довольно с нас было наших одиночных ненавистей! Каждый нес свое бремя дурных мыслей! Соглашаясь на это, мы, по крайней мере, знали, что они дурные. Но ты – ты называешь их священными, отравительница душ…
Ради чего эти страдания? Ради нашей свободы? Ты обращаешь нас в рабов. Ради нашей совести? Ты оскорбляешь ее. Ради нашего счастья? Ты его разрушаешь. Ради нашего благоденствия? Земля наша в развалинах… И зачем нам новые завоевания, если поле наших отцов стало слишком большим для нас? Для удовлетворения жадности нескольких обжор? Неужели назначение родины наполнить эти брюха общественным несчастьем?
Родина, проданная богачам, торгующим душой и телом народов, Родина, сообщница их и соучастница, покрывающая героическим жестом их мерзости, – берегись! Настал час, когда народы стряхивают с себя своих паразитов – богов и господ, помыкающих ими! Пусть они ищут среди них виновных и преследуют их! Я же иду прямо к Хозяину, тенью своей покрывающего всех. О, властитель, бесстрашно восседающий на троне, в то время как массы истребляют друг друга во имя твое. О, властитель, окруженный поклонением всех этих ненавидящих друг друга людей, зажигающий кровавое вожделение в народах, – самка, хищный бог. Лжехристос, парящий над бойнями, с распростертыми накрест крыльями и когтями стервятника! Кто сорвет тебя с нашего неба? Кто вернет нам солнце и любовь наших братьев? Я одинок, у меня только мой голос, который можно загасить одним дуновением. Но прежде чем исчезнуть, я кричу: "Ты падешь! Тиран, ты падешь! Человечество хочет жить. Придет время, когда человек разобьет иго смерти и лжи. Это время приходит. Оно пришло".

ОТВЕТ ЛЮБИМОЙ

Слово твое, сын мой, – камень, пущенный ребенком в небо. Он не долетает до меня. На тебя самого он падает обратно. Та, кого ты осыпаешь оскорблениями, присвоившая себе мое имя, есть тобой самим изваянный идол. Она твое подобие, а не мое. Истинная отчизна есть отчизна Отца. Она одна для всех. Она всех вас объемлет. Не ее вина, если вы ее умаляете по своему росту… Жалкие люди! Вы грязните всех ваших богов, нет ни одной великой идеи, которой бы вы не опоганили. Когда хотят вам сделать добро, вы обращаете его в отраву. Свет, изливаемый на вас, становится палящим огнем. Я пришла к вам, чтобы согреть ваше одиночество. Я сплотила в стада ваши продрогшие души. Ваши рассеянные слабости я собрала в один пук. Я – братская любовь, великая Община. И во имя мое, о безумцы, вы истребляете друг друга!…
Целые века тружусь я над вашим освобождением от цепей звериного состояния. Пробую вывести вас из вашего черствого эгоизма. Выбиваясь из сил, идете вы вперед по дороге Времени. Провинции и нации – межевые столбы, которыми отмечены ваши остановки в минуты полного изнеможения. Лишь ваша хилость расставила их. Чтобы вести вас дальше, я жду, когда вы переведете дух. Но у вас такие слабые легкие и такое слабое сердце, что из своей немощи вы делаете добродетель: восхищаетесь своими героями за то, что, истощенные, они вынуждены были остановиться у этих границ, а не за то, что сумели достигнуть их первыми! Добираясь без усилия до той черты, у которой пали эти герои авангарда, вы и себя готовы считать героями!… Что мне делать сейчас с вашими тенями прошлого? Героизм, который мне нужен, не похож на героизм Баярдов, Жанн Д'Арк, рыцарей и мучеников за дело, которое мы переросли; нет, это героизм апостолов будущего, великих сердец, жертвующих собой за более обширную родину, за более высокий идеал. Вперед! Перешагните рубеж! Раз ваша немощь еще нуждается в этих костылях, занесите их подальше, к воротам Запада, к границам Европы, пока шаг за шагом не достигнете предела, и люди, хороводом обойдя земной шар, не подадут друг другу руки…
Жалкий писака, осыпающий меня оскорблениями, углубись в самого себя, наберись мужества себя исследовать! Я наделила тебя даром слова, чтобы ты руководил людьми своего народа, а ты употребил этот дар на то, чтобы себя обманывать и их сбивать с толку: ты еще более укрепил в заблуждении тех, кого должен был спасти, у тебя достало печального мужества принести в жертву своей лжи тех, кого ты любил: своего сына. Теперь, несчастная развалина, найдешь ли ты, по крайней мере, в себе столько смелости, чтобы показаться другим и сказать: "Вот мое дело, не подражайте ему!" Ступай, и пусть твои невзгоды послужат уроком для тех, кто придет позже! Наберись смелости, крикни им:
"Народы, вы обезумели. Вы убиваете родину, воображая, будто защищаете ее. Родина – это вы все. Враги ваши – братья вам. Миллионы, заключите друг друга в объятия!"

То же молчание как будто поглотило этот новый вопль. Клерамбо жил вне народных кругов, где он бы не встретил недостатка в горячем сочувствии простых и здоровых сердец. До его слуха не дошел ни один звук эхо, пробужденного его мыслью.
Но хотя он видел себя одиноким, он знал, что не одинок. Два противоположных чувства, казавшихся несовместимыми – скромность и убежденность, – соединились, чтобы сказать ему: "То, что ты думаешь, думают и другие. Твоя истина слишком велика, а сам ты слишком мал, чтобы она существовала только для тебя. Свет, который ты смог увидеть своими слабыми глазами, видели также и другие. В эту минуту Большая Медведица склоняется к горизонту. Может быть тысячи взглядов созерцают ее. Ты не видишь этих взглядов. Но далекое пламя связывает их с твоими глазами".
Одиночество ума есть только иллюзия. Горько мучительная, но лишенная глубокой реальности. Все мы, даже наиболее независимые, принадлежим к одной духовной семье. Эта община умов не сосредоточена в одной какой-либо стране или в одну эпоху. Элементы ее рассеяны по разным народам и разным векам. Для консерватора они в прошлом. Революционеры и гонимые находят их в будущем. Будущее и прошедшее не менее реальны, чем непосредственное настоящее, стена, ограничивающая самодовольны и кругозор стада. И даже настоящее не таково, каким хотели бы его представить произвольные подразделения на государства, нации и религии. Современное человечество есть базар мыслей: не рассортировав, их свалили в одну кучу и разделили наспех сколоченными перегородками; таким образом братья разлучены с братьями и посажены с чужими. Каждое государство вмещает в себе различные племена, никоим образом не созданные для совместного мышления и совместных действий. Каждая духовная семья или группа, которую называют отечеством, охватывает умы, в действительности принадлежащие к различным семьям, настоящим, прошедшим или будущим. Бессильная ассимилировать их, она их угнетает; они избегают истребления лишь при помощи разных уловок: кажущегося подчинения или внутреннего восстания, а также при помощи бегства: добровольные изгнанники, Heimatlos. Упрекать их в неповиновении родине значит упрекать ирландцев или поляков за то, что они не дали поглотить себя Англии или Пруссии. И там и здесь эти люди остаются верны истинной Родине. О вы, уверяющие, будто война эта имеет целью вернуть каждому народу право располагать собой, когда вернете вы это право рассеянной по целому свету Республике свободных душ?
Одинокий Клерамбо знал, что эта Республика существует. Подобно Риму Сертория, все она была в нем*. Была в каждом из тех – неведомых друг другу – людей, для которых она Родина.

* Серторий – римский полководец I в. до н. э. Здесь намек на фразу, вложенную в его уста Корнелем в трагедии "Серторий". (Прим. перев.)

Внезапно рушилась стена молчания, замыкавшая слова Клерамбо. И не братский голос откликнулся ему. Там, где сила симпатии была бы слишком слабой для разрушения преград, глупость и ненависть слепо пробили брешь.
По прошествии нескольких недель Клерамбо стал считать себя забытым и подумывал о новом выступлении, как вдруг однажды утром к нему с треском ворвался Лео Камю. Лицо его было искажено гневом. С трагическим выражением протянул он Клерамбо широко раскрытую газету: