Клетка для бабочки

Весь день Полина провела в своей комнате. Профессор ушел по делам, сказав, что вернется к ужину, и она решила не заморачиваться с обедом: сделала себе четыре горячих бутерброда и две чашки кофе. «Интересно, а что значит наказывать? – с удовольствием прихлебывая кофе за столом в своей комнате, размышляла она. – Неужели будет без ужина оставлять?» Повинуясь какому-то инстинкту и в то же время посмеиваясь над собой, она завернула в салфетку несколько кусков сахара, потом, подумав, взяла пакет из-под бутербродов и насыпала туда пару горстей овсяных хлопьев. Еще высушила в духовке два куска хлеба и, завернув в салфетку, положила к хлопьям. «Так-то лучше. Только куда этот беличий запас приткнуть?» Полина подумала, прошлась по комнате и в итоге сунула пакет к своему белью. «Какой дебилизм я делаю. Но я не хочу сидеть без еды. Прям как Скарлетт, обещаю себе не голодать».

Повеселевшая Полина бодро взялась за каллиграфию и довольно сносно добралась до конца страницы. «Интересно, а под какой разряд пороков профессор отнес бы мои запасы? А вот даже не знаю. Ладно, теперь поваляюсь на диване. Это уж точно пройдет под категорию лень – мать всех пороков». Она уютно устроилась с альбомом и карандашом, мечтательно задумалась… И через два часа несколько страниц стали иллюстрацией к жизни ее кота. Вот он полудикий котенок, выглядывает из-за бочки, распушив усы. Потом лакает молоко, а шерсть на загривке стоит дыбом от страха. Вот, недоверчиво поджав уши и изогнув вопросительным знаком хвостик, ступает лапой в лоток, вот гоняет под мольбертом крышку от краски, а здесь спит на стуле, раскинув лапы и свесив хвост и голову. «Пузом кверху заснул, значит, привык уже», – сказала тогда баба Маша. Интересно, как ее здоровье? Полине захотелось ее нарисовать. Она прошлась по комнате, потом в качестве разминки почистила картошки к ужину и села за стол. Рисунок получился во весь альбомный лист. Баба Маша на своем любимом стуле, на столе чашка, ватрушка на блюдце. Дымок сидит у нее на коленях и внимательно смотрит на эту ватрушку. Баба Маша оживленно улыбается, вокруг ее глаз лучатся морщинки. Полина вспомнила, как она называла ее ласково «девуля», и расплакалась. Ей вдруг нестерпимо захотелось туда, в уютную предновогоднюю атмосферу дяди-Мишиного дома. Интересно, кто ему помогал убирать дом? Елку-то хоть поставили? Прошлый раз она выбрала для своей комнаты длиннющую гирлянду, и Антошка, стоя на стуле, завинчивал в вагонку шурупы с крючками и ворчал, что гирлянды хватит два раза «обернуть эту каморку», а потом прибежал Дымок и начал охотиться на провод, и они ржали как ненормальные… Она осознала, как безумно устала за эти месяцы. Устала тянуться, соответствовать… Потом ей стало стыдно. Взрослый человек, настоящий интеллигент, профессор возится с ней, искренне хочет помочь ей стать «лучшей версией себя», а она про ватрушки вспоминает. «Мое место здесь, рядом с ним. Да, это непросто временами. Но ведь пора ко мне относиться как к взрослой и требовать по полной. А так бы я и жила в тепличных условиях». Но мысли невольно неслись галопом в сторону того дома, такого теплого, такого светлого. «Я там была как царевна в тереме». Она вспомнила, как брала любимую серую козушку и болталась с ней по лесу, как носилась с ней наперегонки по просеке, как сидела с распущенными волосами на теплом пеньке, чувствуя себя юной лесной колдуньей, а коза внезапно толкнула ее головой, и она от неожиданности свалилась в траву и хохотала, прижимая теплую голову наглого, но любимого существа к своему плечу. А в воздухе пахло земляникой и нагретыми на солнце соснами.

В таком состоянии легкого душевного смятения она встретила вернувшегося профессора. Он был чем-то рассержен, Полина сразу это поняла – еще по тому, как он обстукивает о коврик свои ботинки. «Надо поосторожнее и вообще поменьше отсвечивать», – решила она. Стоя над сковородкой с принесенной профессором рыбой – он считал полезным соблюдать рыбный день, – она даже через закрытую дверь большой комнаты слышала его разговор по телефону. До нее долетали его возмущенные слова: «Кем они себя возомнили? Я педагог с огромным опытом, а они решили, что вправе…» За ужином он молчал, сердито ковыряя вилкой рыбу. Полина старалась есть как можно аккуратнее, чтобы не привлекать лишний раз его внимания. После ужина она прошла в свою комнату. Профессор пошел за ней.

– Полина. Мы не закончили тогда разбор ситуации с кафе и с твоей так называемой подружкой. Ты записала ее телефон? Смотри мне в глаза, Полина.

– Нет.

– Дай мне свой телефон, Полина.

Она, внутренне радуясь своей предусмотрительности, протянула ему простенький черный телефон, на котором был лишь номер Виктора Аркадьевича. Раз в неделю профессор писал с ее родного телефона сообщения маме, бабе Рае, бабе Лене, дяде Мише и бабе Маше: он думал, что это тоже ее родственники. Потом телефон отключался и забирался. «Ни к чему лишние разговоры, переливания из пустого в порожнее. Твоя семья теперь – это я, ведь правда?»