Клич

"Ваши рабочие, — раздраженно говорил Дымов, — те же крестьяне". — "Не совсем, — с улыбкой парировал Бибиков. — Вот извольте-ка". И он приводил убедительные выписки из статистических сборников, подкреплявшие его мысль. "Цифирь мертва! — кричал Дымов. — Неужели вы и в самом деле верите, что русского человека можно разложить на какие-то там ваши координаты?!" — "Общество развивается по объективным законам, — холодно возражал Бибиков. — Да вот, не угодно ли почитать?" Он порылся в сундучке и протянул ему книгу в потрепанном бумажном переплете: "Капитал. Критика политической экономии. Сочинение Карла Маркса". — "Что это?" — удивился Дымов. "Почитайте, почитайте", — сказал Бибиков с нажимом. "Ну, если вы настаиваете…" Дымов книгу взял, полистал дома, отложил — скучно. Когда при следующей встрече Бибиков поинтересовался о впечатлениях от прочитанного, он солгал, что еще не кончил. Потом Дымову стало стыдно, он снова открыл книгу и снова отложил. Наконец оттягивать далее было просто неудобно: он выбрал свободный вечер, увлекся и просидел над книгой три дня кряду — ничего подобного до сих пор читать не доводилось. Правда, многого он не понял, кое-что казалось ему спорным, впечатлений было предостаточно, но еще больше возникло вопросов. Он кинулся к Бибикову, но не застал его; не застал он Степана Орестовича и на следующий день. С тех пор они больше не виделись. После провала с типографией Дымов бежал. Книга, конечно, пропала: она осталась у него на квартире. А жаль: сейчас бы самое время еще раз просмотреть отдельные главы, посидеть с карандашом, спокойно поразмышлять.

В обширной библиотеке Щегловых (стеллажи от пола до потолка) книги не оказалось (впрочем, с чего бы ей здесь появиться?), зато было множество других книг, большей частью по военной истории.

Как-то Евгений Владимирович застал его за "Наставлениями военачальникам" Онасандра.

— Интересуетесь? — спросил он, склонившись над его плечом.

Они разговорились. У Евгения Владимировича была великолепная память. Дымова поразило, с какой легкостью он цитировал не только современных, но и древних авторов.

Постепенно беседы их, тянувшиеся иногда до глубокого вечера, становились все более откровенными и доверительными. Кстати, выяснилось, что Щеглов-старший мечтал когда-то о военной карьере сына. К сожалению, Петр Евгеньевич избрал совсем другой путь. Об этом Евгений Владимирович говорил неохотно и с затаенной болью в глазах.

— Только не подумайте, — сказал он однажды, — будто я его осуждаю. Но нам, старикам, очень трудно понять современную молодежь. Конечно, в молодости и мы увлекались, но чтобы призывать к насилию и покушаться на государя-императора…

Дымов напомнил ему о декабристах.

— Увы, это было весьма прискорбное событие, — с неохотой пробормотал Евгений Владимирович и тут же переменил разговор.

С тех пор они больше не затрагивали события двадцать пятого года. По молчаливому соглашению не возвращались они и к спорам о современной молодежи. Это была взаимная уступка, которой оба остались довольны. Евгений Владимирович вспоминал эпизоды из Отечественной войны двенадцатого года, Дымов слушал его с интересом; иногда заговаривали о балканских событиях, и тогда Щеглов волновался, покряхтывая, ходил, шаркая домашними туфлями, по библиотеке, сочувственно отзывался о болгарах и сербах, обвинял царя в медлительности.

"Каково, — с восхищением думал о нем Дымов, — сколько еще энергии в этом дряхлом теле!" Идея освобождения балканских народов, которую с таким жаром развивал и отстаивал Щеглов, была близка и ему и не расходилась с его убеждениями. Многие из тех, кого он знал, уже сражались в Сербии и Черногории; о них доходили разные слухи, иногда преувеличенные, но ясно было одно: какие бы цели ни ставило перед собой правительство, люди эти были увлечены опасным и благородным делом; оружие было обращено против угнетателей. Очевидцы рассказывали, с какой подозрительностью осматривали на границе возвращавшихся из-под огня добровольцев: в их скудном багаже находили запрещенные книги и прокламации…

Дымов не сомневался в самых искренних намерениях Петра Евгеньевича, но время шло, наступил ноябрь, а об отъезде пока не возникало и речи. Однажды он высказался в том смысле, что жить на чужих хлебах, со всеми удобствами и без забот, представляется ему унизительным. Петр Евгеньевич выслушал его и промолчал. Тогда Дымов изложил свой план: если у Петра Евгеньевича и в самом деле надежные связи в Одессе, не пора ли воспользоваться ими, чтобы переправиться на Балканы?

— Это ваше твердое намерение? — спросил Петр Евгеньевич.

— Да, — сказал Дымов, — и чем скорее, тем лучше.

Петр Евгеньевич обещал подумать. Горячность молодого человека была ему понятна, но риск еще был слишком велик, и для серьезного предприятия необходимо было обзавестись надежными документами, а тут возникли непредвиденные осложнения: все мысли его сейчас были заняты Бибиковым и подготовкой его побега. Об этом он не мог и не хотел говорить Дымову.

Вскоре Щеглов снова исчез на несколько дней.