Клич

Царь не перебивал Государственного канцлера и во время чтения несколько раз кивнул головой, как бы выражая этим свое с ним согласие.

Тем не менее Милютин сказал:

— В записке канцлера представлены разные случайности, но в числе их я все-таки не вижу тех именно, на которые я указывал и которые кажутся мне наиболее вероятными.

— Вы имеете в виду коалицию западных держав? — спросил Александр.

— Именно, — подтвердил Дмитрий Алексеевич. — Считаю необходимым еще раз обратить на это особое внимание.

— Но, любезный Дмитрий Алексеевич, — улыбнулся Горчаков, — вы просто невнимательно слушали мою записку: об этом сказано много и достаточно подробно.

— Хорошо. В таком случае объясните мне, пожалуйста, как нам предстоит вести себя, если, например, перемирие, на которое вы уповаете, не состоится?

Горчаков сделал нетерпеливый жест рукой, собираясь ответить, но Милютин продолжал:

— Существует и другая возможность: если перемирие все-таки состоится на шесть недель, но на конференции все державы придут к единогласному заключению, которое мы не сможем принять, то не придется ли нам тогда объявить войну не одной Турции, а целой Европе?

Горчаков с улыбкой протер очки и снова водрузил их на нос. Все молчали, глядя на Государственного канцлера, который, казалось, не испытывал никаких неудобств от столь резко поставленных вопросов.

— Ваши предположения, любезнейший Дмитрий Алексеевич, я мог бы продолжать до бесконечности. Этак-то вы и вовсе загоните нас в тупик, из которого будет только один выход: принять любой ультиматум и сидеть сложа руки. Вспомните-ка лучше нашу старинную поговорку: волков бояться — в лес не ходить. Конечно, всякое вооруженное столкновение чревато опасными последствиями, но для чего-нибудь все-таки существует дипломатия, или вы намерены и нас подчинить своему ведомству?

Последние слова, произнесенные Александром Михайловичем, вызвали среди присутствующих оживление. Царь взглянул на часы и объявил совещание прерванным по случаю молебствия и предстоящего парада собственного его императорского величества конвоя.

Здесь следует заметить, что как в Петербурге, так и в Ливадии, да и везде, где останавливался Александр II, однажды заведенный ритуал придворной жизни соблюдался неукоснительно и строго. Никакие важные и срочные дела не могли нарушить этого обязательного для всех распорядка: в мороз и в дождь, в грозу и в бурю — при любой погоде и при любых обстоятельствах точно по часам и без опоздания состоялись парады, приемы, прогулки и молебствия.

Поэтому никто не удивился замечанию царя: бювары были закрыты, портфели с бумагами защелкнуты на замки, и все отправились на площадку перед дворцом, где должны были пройти церемониальным маршем казаки.

Затем последовал завтрак, во время которого также никто ни словом не обмолвился о беспокоивших всех делах, и только после этого, несколько передохнув на веранде и полюбовавшись открывающимся отсюда восхитительным видом на море, обменявшись между собою ничего не значащими любезными фразами, участники совещания снова удалились в кабинет царя.

Видимо, Александр И уже продумал свое выступление и потому произнес короткую речь, в которой сжато резюмировал свои соображения, состоящие в следующем: Игнатьев завтра же отправится в Константинополь; в две или три недели станет совершенно ясным — следует ли ожидать какого-либо результата от конференции; в случае неудачи Игнатьев устранится от какого-либо в ней участия, и тогда начнется мобилизация войск, что следует планировать примерно на 1 ноября; мобилизация еще не будет означать объявления войны; только в случае крайней необходимости мы решимся ввести наши войска в пределы Турции, что следует приурочить примерно к началу декабря; кампания должна быть сколь можно быстрая; прежде перехода через границу следует заключить конвенцию с Румынией.

По тону заявления и по некоторым проскользнувшим в нем своеобразным словечкам Милютин догадался, что оно, прежде чем быть зачитанным, побывало в руках Государственного канцлера и даже, может быть, Жомини, хотя некоторые довольно резкие выражения были совсем не в духе Горчакова.

— Имеются ли еще какие-нибудь соображения? — спросил царь, чувствуя некоторое облегчение от того, что дело, которое его беспокоило все эти дни, так или иначе решилось; радовало царя и то, что он нашел весьма благоприятный выход, чтобы не обидеть ни тех, кто склонял к мирному разрешению кризиса, ни славянофилов, призывавших к войне.

Милютин попытался было напомнить о неблагоприятных последствиях нашего перехода через турецкую границу в 1853 году, следствием чего явилась печальной памяти Крымская война, восстановившая против России едва ли не всю Европу, на что царь холодно заметил, что сейчас, слава Богу, семьдесят шестой год.

Горчаков промолчал, ни Адлерберг, ни цесаревич так и не вымолвили ни слова, Рейтерн после полученной от Александра взбучки тоже предпочитал оставаться в тени.