Клиника Сперанского

Всё, что происходило с ним дальше, Новиков воспринимал смутно, пребывая в предвкушении какого-то торжества, какого-то праздника. Чрево приятно и благостно наполнялось нектаром, все клеточки обновлялись, а все болячки пропадали, мускулы наливались новой силой, новой энергией, и над белой пустыней, в которой он сейчас пребывал, символом несравненной чистоты всходило черное-пречерное светило. Свет его отныне должен был вести Новикова к истинным вершинам, по отношению к которым существующие были лишь жалким зеркальным отражением, к тому же нагло перевернутым.

Но вот магическая влага прекратила орошать пересохшую мамону Новикова, и он открыл глаза. Ах, как чудесно всё преобразилось в этом скучном сером мире. Рядом стоял брат-акробат с трубкой в руке, и прекрасное его зеленое лицо выражало умиление от того, что Андрей вернулся в лоно матушки-природы.

Вот он шлепнул губами и сказал:

— Теперь мы можем на «ты», потому что бельма твои прозрели. Экий ты теперь красавчик, подойди-ка к зеркалу.

Зеркало, ранее тусклое, пыльное, было теперь особое, чистое и глубокое, сияющее голубым светом. В нем отразился новый Андрюха — приземистый, животастый с плечищами шириною в метр и кулаками-кувалдами, с грозным, испещренным шрамами, лицом боевого гнома.

— Меня теперь никто не узнает, — с удовольствием заявил Новиков. — К черту парик, к черту Уханова, к черту Сапрыкина.

— Не поминай всуе того, кого убояться должен, — мягко укорил зеленорожий Жабьев. — В зеркале отразилась твоя подлинная сущность, но внешне ты всё тот же драчливый дылда. Понял теперь, отчего ты такой петух?

В самом деле, Егор-то ничуть не изменился. Вот и он рыпнулся к зеркалу — узнать, кто он есть на самом деле, но зеркало моментально потухло, вновь став пыльным и мутным.

— Не всем дано, — хохотнул Жабьев, с которого уже сошла зелень.

Чувство, что он прекрасный зеленолицый брат-акробат, прошло, но что-то подспудное осталось, что-то такое, отчего на него теперь Новиков нипочем не поднял бы руку. Он бы и на Егора не поднял, и на Шубенкина, который уже лежал с открытыми глазами и этак хитро поглядывал на него. А вот мерзкому, зверски побитому Гуцало пожалуй навешал бы от всей души. Ишь, разлегся тут, веки свои поганые никак не разлепит, губищами разбитыми шлепает, матерится, то есть.

Лужа крови под головой Шубенкина уже подсохла, да и раны во лбу как бы не было, одна видимость, воспоминание. Он встал, скорчив страшную рожу, подошел к Новикову, дескать — ну я сейчас тебе по ушам и по печени, но вместо этого обнюхал, покосился на Жабьева, который кивнул, что всё в порядке, и расплылся.

Тут же из кухни с аппаратом, похожим на большой толстый пистолет, притопал живой, как жизнь, Корнеич, подал пистолет Жабьеву, сказав при этом: «Три заряда, сударь» и немедленно уволокся на кухню, откуда доносился запах грибов под лучком.

— В чем заключалась наша ошибка лично с вами, Андрей Петрович? — произнес Жабьев, вновь переходя на «вы» и тем самым как бы показывая, что функция Новикова как чекиста в связи с переходом в новое качество не заканчивается. — Мы ввели вам корректор, не использовав настой аль-иксира. То же самое мы сделаем вот с этим господином с набитой мордой. Ему мы введем корректор без настоя.

Жабьев подошел к Гуцало и, нагнувшись, приставил пистолет к его маковке.

— Постойте, — сказал Новиков, у которого проснулась жалость к этому побитому человеку. — Введите и ему настой. Это ведь вот эта самая амброзия?

Кивнул на таз с зеленой жидкостью.

— Да, — ответил Жабьев. — И нет.

Едва он это сказал, Шубенкин взял да выхлебал оставшийся аль-иксир прямо через край. После этого Жабьев всадил в череп Гуцало тот самый корректор, который, надо полагать, являлся микрочипом. Ничего другого из головы Новикова санитар Родькин не изымал.

Затем ту же процедуру Жабьев проделал с Егором и Новиковым, и это, надо сказать, оказалось совсем не больно, даже приятно. «Может, теперь и пулю в лоб получать приятно? — подумал Новиков. — Надо бы спросить у коллеги Шубенкина». Но, естественно, спрашивать он не стал.

Между тем, Гуцало резво поднялся и принялся расхаживать по комнате, иной раз почесывая макушку, куда вошел микрочип, потом решительно направился в ванную умыть рожу. Вернулся он пусть опухший, пусть еще с фингалами и свернутым набок носом, но уже не такой страшный, как до того, да и эти оставшиеся прелести рассасывались прямо на глазах. Вот тебе и корректор. Новиков и сам помнил, как быстро у него рассасывались болячки, когда в голове имелся микрочип. Другое дело до смерти надоевший «диктатор», но это, наверное, неизбежная принадлежность корректора, а может и нет. Может быть, с настоем всё будет совсем по-другому, много мягче?

— Всё, — сказал Жабьев. — Вы приняты в Добровольческую Армию.

— А дальше что? — спросил Новиков. — Где квартироваться, где столоваться? Кто любимое начальство, которое надо знать в лицо?