Клиника Сперанского

В папке в основном записки, заметки для памяти, планы с отметками, всё, что осталось от материалов, хранящихся в дипломате, который выбросил на помойку дебильный Носков. Все, понимаешь, телефоны, игральный кубик, колечко с бриллиантами, Дударевскую папку, записи Лопатина и прочее, и прочее. Тамара уже, поди, ждёт не дождется передать материалы по Руденскому, ан телефончика-то и нету. Пропал следователь Сергеев, сгинул на ровном месте.

А вот Ираклию Арабескову звякнуть можно, его телефон запечатлен в памяти навечно. Не поздно еще? Одиннадцать с минутами, они так рано не ложатся.

Трубку долго не брали, потом гудки прервались и Ираклий произнес вяло: «Алло».

— Ираклий, привет, — сказал Новиков. — Это Андрей. Помнишь такого?

Помолчав, Ираклий спросил:

— Ты куда пропал? Катя в шоке.

— Мелкие неприятности, — сказал Новиков. — По Лопатину что-нибудь вспомнил?

— Заходи.

— Завтра в семь вечера, — сказал Новиков. — Не рано?

— Лучше в восемь.

— Договорились. Кате привет, — Новиков положил трубку.

Так, подумал он, что еще упустили? У Уханова должны быть материалы по Завьялову, может, и Руденского на него перекинуть? Пусть работает. Что еще? Портфель Шубенкина, таблетки, свисток, изъятые органы. Это не к спеху, подождет, а лучше вообще пока не трогать, не теребить Кузнецова, ему, бедняге, от Сапрыкина и так достается.

Мда, не густо, не густо. Вот и получается, что единственный шанс выйти на организацию — это красавчик Аскольд с волчьими глазками. Что за организация, зачем организация, почему убирают людей — одному рогатенькому известно. Но есть подозрение, что сюда каким-то боком затесался и Лопатин. Каким — непонятно, но связь есть. Это косвенно подтвердил и Моллюсков, подтвердил своим страхом, своим нежеланием говорить правду, своим чувством откровенной безысходности. «Они приходят, и вскипают мозги, а из ушей льется кровь. Это не просто больно, это ужасно больно». Примерно так. Откуда-то знал об этом, либо поделился кто-то, всё изведавший и помилованный, либо, что вероятнее, изведал сам, но до поры, до времени прощен, оставлен в живых. А потом отложенный приговор был приведен в исполнение.

Новиков вспомнил, как у него при столкновении с Шубенкиным всё плыло перед глазами, как навалилась слабость и заломило в затылке. Чистейшей воды гипноз.

Нет, определенно, в этой истории сам черт ногу сломит.

Спрятав бумаги в чемодан, он почистил зубы и лег спать, хотя не было еще и двенадцати…

Пятница для него началась ударившим в глаза солнышком, которое, постранствовав по стене, добралось и до его подушки. Забыл вчера задернуть штору.

Было уже полдевятого, славно придавил.

Наскоро позавтракав, он поехал на Ваганьковское кладбище, и здесь перед входом обнаружил с пяток кучкующихся нищих, которые перед стартом пили пиво и курили Мальборо. Новиков подошел, сказал бодро «Физкультпривет» и, понизив голос, добавил: «От Константина Борисовича».

— От какого еще, нафиг, Константина Борисовича? — осведомился нищий поосанистей и получше всех прочих одетый, то есть в менее рваном рванье.

— Вы бригадир? — спросил Новиков.

— А тебе-то что?

Нищий смерил его взглядом, поморщился оттого, что нельзя сшибить с ног плевком, и вдруг догадался:

— Это ты, что ль, вчера к Борисычу закатывал?

— Я.

— Петра завалил тоже ты?

— Тайсона-то? Я.

— Так чего же молчишь, шут гороховый? Физкультпривет, физкультпривет, спортсменов, нафиг, нашел. Намяли бы бока-то не зафиг, ребята, вон, уже кастеты навострили.

Подмигнул седым, обросшим ребятам в лохмотьях, те недружно заржали.

— Ладно, — продолжил бригадир. — Давай записку.

Новиков отдал ему послание барона, нищий мельком прочитал, сунул в недра своих лохмотьев, спросил:

— Прямо сейчас заступишь или понаблюдаешь?

Он грамотный был, этот нищий, не дурак, да оно и понятно — дураков в бригадиры не берут

— А чего время-то тянуть? — сказал Новиков. — Где у вас раздевалка?..

В одном из домишек слева от входа Новиков переоделся в драное пальто до пят, сверху убогое, дыра на дыре, а изнутри на теплой непродуваемой подкладке. Переобулся в стоптанные бесформенные бахилы, имеющие внутри мягкий толстый сапожок, так что ноги оказались как в вате. Прицепил кудлатую неопрятную бороду, которая крепилась с помощью завязочек, а чтобы бантик сверху не был виден, надел на голову продавленную шляпу с приклеенными к ней пегими космами, так что и не узнать. В зеркало на него глядел не Новиков, а старый, потрепанный, нечесаный нищий.

— Не жарковато будет? — засомневался Новиков, который мигом вспотел в этой амуниции.

— Жар костей не ломит, — успокоил его бригадир, которого звали Тарас. — Часика три-четыре постоишь, поймешь, что в самый раз.

Кстати, Тарасу не было и сорока, а на Ваганьковском он промышлял чуть больше десяти лет, то есть был уже старожилом. Мало кто столько продержался, многие пошли в бизнес, в смысле легализовались. На этом Тарас прикусил язычок, дал понять, что пока информации достаточно. Кстати, за плечами он имел авиационный институт и неоконченную аспирантуру.

— Одень вот перчатки и поройся в земле, а то ручки больно белые, — посоветовал Тарас.