Клиника Сперанского

На обеде Новиков подъехал со своим вопросом к Тарасу, который, сняв накладную бороду, истово хлебал борщ. От неожиданности бригадир поперхнулся и мучительно заперхал. Хлопотавшая у электропечи тетя Фрося сказала «Ай, батюшки» и как врежет Тарасу промеж крыльев тяжелым половником. Помогло немедленно.

— Откуда знаешь? — сипло спросил Тарас, вытирая рукавом слезы.

— Никита рассказал, — ответил Новиков.

— Какой Никита?

— Бомж.

— Ах, Никита, — «вспомнил» Тарас.

— А ему Шубенкин.

— Ах, Шубенкин, — Тарас скривился. — Вот у Шубенкина и спрашивай.

— Не могу найти.

— Не искал бы ты его, — сказал Тарас. — Себе же дороже выйдет.

— А как иначе попасть в Добровольческую Армию? — возразил Новиков.

— Слушай, друг, — Тарас положил ему на колено горячую ладонь. — Не лез бы ты в эту погань. Тебе что — здесь бабок не хватает? Золотое ведь место, всем на зависть. Нет, подавай ему погань, после которой место в аду обеспечено на двести процентов. Сходи-ка вон лучше в церковь да свечку Богородице поставь, чтоб оградила тебя, неразумного, от мерзости.

— Честно говоря, мне встречаться с Шубенкиным не к надобности, — сказал Новиков. — Встречались уже, и он меня хорошо запомнил.

— Повезло, что живой остался, — проворчал Тарас, вновь принимаясь за стынущий борщ. — Дай пожрать спокойно, потом побазарим.

Поев, они вышли на свежий воздух, Тарас закурил, смачно сплюнул в кучу мусора и сказал:

— Ты больно-то про эту Армию не ори. Понял?

— Не понял.

— Ни к чему тетке Фросе об этом докладывать.

— Что ж сразу-то не предупредил?

— Да ты сразу за горло, я и упустил. Сейчас вот вспомнил, что как-то раз болтанул лишнего про патрона, а рядом случилась эта самая Фросинья. Потом еле отвертелся. Нынче, Андрюха, время такое, что лучше помалкивать в тряпочку. Может, я насчет тетки Фроси и ошибаюсь, а вдруг нет? И что тогда прикажете делать? Короче, что за необходимость в этой сволочной Армии?

— Откровенность за откровенность, — ответил Новиков. — Во-первых, неудовлетворенность в существующем строе, а они, говорят, за монархию. Во-вторых, лучший друг вступил туда и сгинул, ни ответа, ни привета. Игорек Кислов.

Подумал при этом «Эк меня несёт».

— Что за чушь? — усмехнулся Тарас. — Какая к черту монархия? Кто тебе сказал эту дурь? Это чисто полицейская структура, заруби себе это на носу и не строй иллюзий. Я сам оттуда чудом ускрёбся, еще до того, как в тыкву чип всадили.

— Так значит, Игорьку вогнали чип, — продолжал ломать комедию Новиков. — В голову, говоришь? Не в задницу?

Тарас, прищурившись, посмотрел на него, но игры не уловил, тут чекистская школа Андрея не подвела.

— Когда в задницу — оно легче выправить ситуацию, — пояснил свои слова Новиков. — А если в тыкву, то это просто финиш. Как ты думаешь?

— Финиш, финиш, — согласился Тарас, выбросив докуренную до фильтра сигарету. — Закончили на этом? Тогда пошли работать.

— Э-э, нет, — сказал Новиков. — Игоряху я не брошу.

Глава 28. В шесть вечера

В воскресенье на Ваганьковском, как на всяком другом солидном кладбище, был самый жор, но Новиков еще в субботу был вынужден раскланяться до понедельника, чем вызвал недовольство Тараса.

— Так, братишка, дела не делаются, — сказал Тарас. — Или там, или тут. Выбирай.

Именно поэтому в воскресенье, отпросившись с дежурства, Новиков направился в Хоромный тупик. Штольц был дома, но к нему приехал известный генерал, поэтому его как бы не было. Однако, как только Андрей заикнулся об увольнении, он немедленно примчался в игровую, где сидел Новиков.

— Да ты чё, братан? — сказал Штольц. — Остынь. Я тебя перевожу в телохранители на должность моего зама.

— Не могу, дорогой, — вздохнул Новиков. — Обстоятельства.

— И слушать не хочу, — ответил Штольц. — Посиди маленько, я генерала провожу, надоел хуже горькой редьки.

Побежал было к выходу, но Новиков сказал тихонечко: «По здоровью, Герман Оскарович. Права не имеете», — и он вернулся. Спросил непонимающе:

— Как, то есть, по здоровью?

— Опухоль, Герман Оскарович. По голове били, вот и опухоль.

— Зачем били? Кто бил? — грозно вопросил Штольц и посмотрел на умирающую со смеху красотку барменшу, юбочка у которой не прикрывала даже выпуклой попки, не юбочка, а недоразумение. — Что ржешь, фитюлька?

— Сами фитюлька, — ответила барменша и закатилась еще больше.

Новиков тоже хохотнул, но этак невесело, как бы жалея себя, обреченного на тяжкие муки. Сказал:

— Кто бил, кто бил? Все, кому не лень. Не видел, как боксеры дерутся? Только так друг дружку окучивают, и всё по голове. Поэтому и помирают рано.

Барменша аж зашлась.

— Ну, чего ржешь? — беззлобно спросил Штольц.

— Помирать он собрался, — ответила барменша. — А сам за здесь хватает.

— Это машинально, — сказал Новиков, который действительно не удержался от того, чтобы ткнуть пальцем в тугую розовую попку. — Из последних сил.

Штольц хватил ладонью по столику и проорал:

— Хватит тут из меня дурака делать. Хочешь сваливать — вали, а лапшу вешать не надо. Пиши, гад.