Клинок эмира. По ту сторону фронта

При этом вскрылись совершенно неожиданные обстоятельства. Марковский – сорокасемилетний мужчина, участник Гражданской войны, инвалид, – рассказывая о себе, мельком упомянул, что до мая сорок первого года он работал в котельной психиатрической больницы.

– Где, где? – спохватился Костров.

– В психиатрической больнице, – ответил удивленный

Марковский. – А что?

– А почему ушел оттуда?

– С завхозом не поладил. Жулик. Заставлял фиктивные расписки и акты на невыполненные работы изготовлять. Я

терпел, терпел, потом вижу, что от таких дел в тюрьму угодить можно, плюнул и ушел. Он себе на таких делах руку ловко набил – деньжонок наворовал, дом купил в городе и живет припеваючи.

– И сейчас живет?

– Конечно. Куда ему деваться!

– Как его фамилия?

– Скорняк, Ефим Станиславович. С Украины он, из западных областей. Как освободили их в тридцать девятом

– к нам в город приехал. Такой ловкач…

– Чем же он теперь занимается? – продолжал выспрашивать Костров.

– Все там же работает, при больнице…

– А больница разве сейчас существует? – спросил Беляк. Марковский задумался.

– Ведь и правда, – сказал он не совсем уверенно, –

больницы-то нет. Но Скорняк там околачивается, это я точно знаю. Непонятно только, что он там делает.

– С кем Скорняк живет?

– У него полон дом. Плодовитый, чертяка. От первой жены-покойницы три дочки, да вот от второй, кажется, столько же. Потом еще теща…

– И все с ним живут?

– С ним.

– Ты знаешь его адрес?

– Как же не знать! Бывал несколько раз. Я с ним не ругался, а расстался по-мирному, по-хорошему.

– Ну-ка, поподробней расскажи о нем, – попросил Беляк. – Что он за человек?

Марковский хмыкнул.

– Да его и человеком-то назвать совестно. Шулеришка с трухлявой душонкой. За деньги на все пойдет. Ну и трус к тому же изрядный.

– Хорошо, – резюмировал Костров. – К Скорняку мы еще с вами вернемся. Я вас попрошу только уточнить, действительно ли он сейчас работает на территории больницы.

Марковский согласился разведать это, и его отпустили.

Полчаса спустя Костров и Снежко покинули подвал элеватора.

4

В сумерки начала мести пороша. Ветер, неровный, порывистый, крутился по лесу, налетал на молодые деревца, зло врывался в двери землянок, задувал дым в трубы, гнал поземку.

– Опять погода шалит, – пожаловался Зарубин.

Он сидел за столом, склонившись над картой.

Костров лежал на топчане, задумавшись. Он любил мысленно еще раз пережить события недавнего прошлого.

Каждый новый день приносил новые события, и перед сном всегда было о чем вспомнить, над чем подумать.

Много случалось радостного, много и тяжелого, но все казалось дорого и ни с чем не хотелось быстро расстаться.

Взять хотя бы это трудное путешествие в прошлом году к партизанам Локоткова. Разве можно об этом забыть? Разве уйдут из памяти тревожные ночи, когда Костров, не зная дороги, руководствуясь только компасом и картой, шел по неизведанному пути? Было трудно, очень трудно одному в незнакомом лесу. Но зато какое чувство гордости и удовлетворения он испытал, добравшись наконец до лагеря соседнего партизанского отряда. Нет, все это незабываемо: ночные бои, дальние разведки, холод и голод, сомнения и радости, поездки в город, собрания под развалинами элеватора…

«Пройдут годы, – думал Костров, – окончится война, залечит родина раны, а память людей бережно сохранит все эти ушедшие в прошлое события и дни».

– Ты, кажется, скучаешь, Георгий Владимирович? –

обратился Зарубин к начальнику разведки. – Видно, погода грусть навевает?

– Нет, – отозвался Костров. – Я просто думаю.

– О чем же, если не секрет?

– Конечно, не секрет, Валентин Константинович. Я

думаю о том, что мы не напрасно живем, и красиво живем, и не стыдно оглянуться назад. Во всяком случае, есть что вспомнить и есть чем гордиться. Я имею в виду всех нас: и себя, и вас, и Ивана Даниловича, и Добрынина, и Беляка, и

Рузметова, и Наташу, о которой вчера вам рассказывал.

Командир бригады слушал Кострова не перебивая. Зарубин знал, что капитан не страдает болтливостью и очень редко высказывает так откровенно свои чувства.

Костров продолжал:

– Ведь нас заставили воевать враги. Война не наше призвание. Это же истина, аксиома. Но посмотрите, как народ овладел тяжелым ратным делом, какие он совершает подвиги, подчас самому ему незаметные. Поэтому-то наши люди в состоянии творить чудеса. Я могу, как на пример, сослаться на Добрынина, на Беляка, Наташу, Бойко – людей сугубо гражданских и ставших вдруг прекрасными командирами, квалифицированными разведчиками, искушенными подпольщиками. А ваша жена?

– А ты? – прервал его Зарубин. – Ты думал два года тому назад, что будешь сидеть в лесу в роли начальника разведки партизанской бригады?

– Нет, безусловно, нет, – сознался Костров.

– То-то и оно! Цель, Георгий Владимирович, великая, благородная цель перед всеми нами – защита социалистической родины. А у нашего народа такие высокие нравственные устои, что он не остановится перед любым подвигом, перед любыми жертвами во имя этой цели. Вот ты сказал…

В землянку влетел Пушкарев.