Клинок эмира. По ту сторону фронта

– Ну-ка, за мной, лодыри! – скомандовал он. – Появился необычный гость, человек с большой буквы, и хочет рассказать что-то интересное. Айда, пошли.

– Что за человек с большой буквы? – недоуменно спросил Зарубин.

Костров рассмеялся.

– Память у тебя дырявая, товарищ командир бригады, –

упрекнул Пушкарев. – А помнишь, кто нашел в лесу парашют?

– А-а-а, помню, помню. Сурко, кажется?

– Он самый.

Зарубину отчетливо припомнилась история с двумя парашютами, один из которых обнаружил крестьянин

Сурко.

– Кстати, как фамилия того негодяя, который украл первый мешок? Я что-то не припомню… – спросил он.

– Редькин, – подсказал Костров.

– Так вы идете или нет? – начиная сердиться, спросил

Пушкарев. – Сурко сидит на передовой заставе.

– Идем, идем, – успокоил его командир бригады, надевая полушубок.

Костров тоже оделся, и втроем они вышли наружу.

Сумерки сгустились. Низкие облака закрыли небо, звезды. По-прежнему мела пороша, ветер бросал в лицо сухой, колючий снег, и даже на близком расстоянии трудно было что-нибудь разглядеть.

Шагая следом за Зарубиным, Костров думал о том, что такая погода на руку его разведчикам, которых он разослал сегодня на задания. «При такой темноте можно пройти под носом у часового, и он не заметит, а если и заметит, так нетрудно скрыться».

Зарубина беспокоило другое.

«Редькин… это тот самый Редькин, который принес в ноябре сведения о прохождении эшелона со скотом, – думал он. – Чем же тогда окончилась эта темная история?

Кажется, ничем. Как же это могло случиться? Что помешало нам до конца проверить, кто именно все перепутал?»

– Георгий Владимирович, – обратился Зарубин к шедшему сзади начальнику разведки, – вы помните тот случай, когда Бойко нарвался на эшелон с боеприпасами и потерял людей?

– Очень хорошо помню. С этим случаем тоже связана фамилия Редькина.

– Совершенно верно, – отозвался Зарубин. – История была довольно странная, а мы о ней забыли и успокоились.

– Напрасно вы так думаете, – осторожно возразил Костров. – Я проводил проверку.

– Интересно! И что же она дала?

Костров рассказал. Через своих разведчиков, работающих на железной дороге, он установил точно, что в те дни станция никакого эшелона с рогатым скотом не пропускала и не формировала. Телеграфист, на которого ссылался Редькин, действительно работал и продолжает работать на станции. Это молодой парень, сын бывшего торговца. Люди Кострова характеризуют его как прихвостня оккупантов.

– Но тут есть другое обстоятельство, – добавил Костров. – Ведь Бойко организовал засаду не на том участке, где рекомендовал нам Редькин, а зашел вперед на восемь километров. А на тот участок, как сообщают наши железнодорожники, выходил ночью немецкий бронепоезд. Вот в чем дело…

– Значит, если бы Бойко не изменил маршрута, то мог бы иметь дело с бронепоездом?

– Так получается.

– Совсем интересно! Чьих же это рук дело: телеграфиста или Редькина?

– Затрудняюсь ответить. Редькин ничего объяснить не может, я с ним говорил еще два раза. Он только твердит:

«За что купил, за то и продал, и не путайте меня».

Зарубин задумался. Этот Редькин определенно не внушал доверия. Во-первых, хищение парашютного мешка, во-вторых, эта история с эшелоном, с каким-то телеграфистом. Поднималась досада на самого себя. Надо было давно заняться Редькиным, не спускать с него глаз и добиться полной ясности.

«Тут я прошляпил, – ругнул себя Зарубин. – И дело надо исправить».

Шедший впереди Пушкарев остановился, подождал отставших от него Зарубина и Кострова, а когда те приблизились, вдруг рассмеялся.

– Что случилось? – удивленно спросил Зарубин,

– Да я все думаю об этом человеке с большой буквы, –

сказал Пушкарев и зашагал вперед. – Хитрый мужичонка!

До чего же хитрый! Не хочет идти в лагерь. Дошел до заставы, вызвал Рузметова. «Дальше, – говорит, – ходу мне нет, потому как разговор у меня секретный, а у вас есть люди ненадежные». Вы слыхали?

– Так и сказал?!

– Да, да.

– А что за секретный разговор?

– Не сказал даже Рузметову, требует главного. «Я, –

говорит, – его хорошо помню».

Передовая застава размещалась в большой, глубокой, с амбразурами землянке, расположенной в километре от лагеря и тщательно замаскированной снегом и молодыми елками.

Около землянки стоял с автоматом дедушка Макуха.

– Дежурим, старик? – весело спросил Пушкарев.

– Дежурим, хлопчик, – ответил дед. – Табачком не побалуешь?

Пушкарев вынул из кармана кисет.

– Идите, а то у Усмана с тоски зубы заболят. Этот лохмотник со своей военной тайной сидит и молчит.

В землянке, около железной печурки, разогретой докрасна, сидели на низких чурбачках друг против друга

Сурко и Рузметов. Молчание, видимо, длилось долго, потому что Рузметов, увидев вошедших, облегченно вздохнул. Сурко, одетый в невероятно изодранный полушубок, встал, быстро оглядел вошедших и, узнав в них старых знакомых, поздоровался.

Все расселись на чурбачках возле печи.

– Опять с радостной вестью? – спросил Зарубин, доставая табак и бумагу.

Сурко отрицательно помотал головой и покосился на двери.

– Там все в порядке, – сказал Зарубин.

Тем не менее Сурко, наклонившись вперед, тихо, вполголоса начал говорить: