Клинок эмира. По ту сторону фронта

Наташу единогласно приняли в кандидаты партии.

– Вот видишь, как хорошо получилось, – сказал Беляк, –

сразу у тебя две радости. В один день стала и коммунисткой и орденоносцем. Сердечко-то, небось, прыгает, а? Рада? Наташа поднялась с камня, маленькая, тоненькая, оправила пальто и, сжав руки в кулачки, сказала горячо, быстро:

– Рада… Ой, как же рада!… Разве я думала?… Ведь это вы все, Дмитрий Карпович, – и, неожиданно бросившись к

Беляку, она обхватила его шею руками, жарко поцеловала и зарыдала.

– Ну вот, дурашка моя… – растерянно и смущенно произнес Беляк, ласково поглаживая голову девушки. –

Зачем же плакать?… Ты же… ты же теперь орденоносец…

и вдруг…

Беляк не мог подобрать слов, он и сам был готов заплакать.

– Это я от радости… это хорошо, – сказала Наташа, вытирая слезы. – Так бывает, наверное, раз в жизни.

– Еще будет… обязательно будет, – твердо заверил

Микулич. – Должно быть.

– Я тоже в этом уверен, – проговорил Костров, взволнованный не менее самой Наташи.

– Ну, я пошла. До свиданья, товарищи. – И, неожиданно крепко, по-мужски пожав всем руки, Наташа, бодрая, с горящими от радостного возбуждения глазами, вышла в сопровождении Беляка из комнаты.

Она ушла, но что-то светлое, необычное осталось в этом холодном, мрачном помещении. И сырые углы, повитые изморозью, как паутиной, и неотесанные глыбы камней, и бледный свет коптящей плошки – все казалось приветливее, уютнее.

Первым заговорил Микулич.

– Не девчонка, а голубка. Вся она прозрачная какая-то, чистая. Другой раз как подумаешь, что крутится она среди этих гадов, сердце перевертывается…

– А я вот что скажу, – прервал Микулича молчавший до этого учитель Крупин. – Я двадцать лет состою в партии, но, признаюсь честно, никогда не был на заседании или собрании, которое бы взволновало так сильно. – Он встал и зашагал по комнатушке. – Вот она, товарищи, суровая школа жизни. На этом примере становится ясным, почему так сильна была духом, волей, разумом ленинская гвардия, прошедшая царское подполье. А они, вот эта Наташа и другие, и молодые и старые, все разные и все так похожи друг на друга, что кажется, будто у них одно сердце.

Костров жадно слушал старого большевика. Он знал,

что Крупин в прошлом был блестящим пропагандистом, знал и то, в каких трудных условиях работает сейчас учитель. Гитлеровцам было известно, что он коммунист с большим стажем. Этого нельзя было скрыть: Крупин родился в этом городе, здесь же и работал. В первые дни оккупации ему пришлось пройти специальную регистрацию в гестапо и два раза в неделю приходить отмечаться. Малейший промах мог привести Крупина к гибели, но он, не раздумывая, смело включился в деятельность подполья.

Крупину поручили работу среди учащейся молодежи. С

помощью группы подростков он распространял в свое время газету «Вперед», а после ее закрытия – листовки, которые сам же печатал на пишущей машинке.

Беляк, проводивший Наташу, вскоре возвратился с

Ольгой Лях – телефонисткой городской станции. Ольга оказалась черноглазой смуглой двадцатипятилетней женщиной, решительной, энергичной, с резкими движениями.

Биография ее была очень коротка. Дочь летчика, погибшего на войне с белофиннами. Мать в эвакуации, в

Сибири. Окончила Ольга семилетку. В тридцать восьмом году вышла замуж за командира-артиллериста, который погиб 2 июля сорок первого года. В тылу врага осталась по заданию горкома партии.

– Какие задания подполья вы сейчас выполняете? –

спросил Ольгу Снежко.

– Я веду работу в двух направлениях, – ответила Лях. –

Подслушиваю переговоры гитлеровцев по телефонам и обо всем докладываю кому следует, а также подготавливаю горожан к уходу в лес, к партизанам… Другого ничего мне не поручают.

– Довольно и этого, – заметил Костров. – А много вы подготовили горожан к переходу в отряд?

– Пока семнадцать человек, но у меня есть еще на примете пять человек.

– Надежные?

– Ручаюсь.

«У этой слез, пожалуй, не выжмешь, – подумал Костров. – Совершенно другого склада характер».

– Вас не тяготит подпольная работа? – спросил он.

В глазах Ольги появился злой огонек, черные густые брови сошлись на переносице.

– Такой вопрос, товарищ, не знаю вашей фамилии, мне не надо бы задавать. Меня тяготит то, что по нашей земле ходят изверги и людоеды. Я говорила Дмитрию Карповичу и скажу всем вам, что могу выполнять более сложные задания… Я могу убивать врагов, а не только подслушивать их разговоры.

– Простите, товарищ Лях, – извинился Костров, – задавая вопрос, я не имел в виду обидеть вас.

Ольга улыбнулась и кивнула головой. Она была вспыльчива, но быстро отходила.

– А работать надо там, где поручат, – решительно заметил Крупин. – Мы вас сейчас примем в партию, а член партии обязан прежде всего быть образцом дисциплинированности.

– Я рассказываю, что у меня на душе, – возразила

Ольга, – а делать буду то, что поручат.

Вслед за Ольгой Лях приняли в кандидаты партии слесаря-водопроводчика Марковского.