Клинок эмира. По ту сторону фронта

– Ладно, товарищ Сурко. Спасибо, что пришел и сообщил, – поблагодарил его Зарубин. – Если еще раз появится – скажи, мы его подкараулим и словим… Обязательно словим, – добавил он, сдерживая улыбку.

– Да нет, теперь его не споймать, – с разочарованием заметил Сурко.

– Ты только за этим, батенька мой, и приходил? – тоже улыбаясь, спросил Пушкарев.

– Еще есть дело.

Сурко расстегнул полушубок, достал из внутреннего кармана пиджака небольшой голубой конверт и подал его

Зарубину.

Не поинтересовавшись, кому адресовано письмо, Зарубин разорвал конверт, извлек из него маленький листок бумаги и, быстро пробежав глазами, обвел всех недоуменным взглядом.

– Не понимаю. Убейте – ничего не понимаю! – И он прочел вслух: – «Дорогие товарищи! Я жив. Далеко меня завезли, но теперь я уже близко от родного края. Доберусь или подохну. Ваш Бакланов».

Рузметов растерянно поднялся с места.

– Тьфу… Тьфу, – сплюнул Пушкарев, – что-то невдомек мне. Дай-ка я сам прочитаю. – И, взяв из рук Зарубина письмо, медленно прочел его вслух.

– Ничего не происходит в природе такого, что не должно происходить, – съязвил Добрынин.

– Да, да… – подхватил Пушкарев. – Вот именно так и выходит.

– Воскрес из мертвых! – радостно воскликнул Рузметов. – Значит, при взрыве в гостинице он не погиб. А мы его зачислили в покойники. Вот узнает Беляк!…

– Значит, жить ему сто лет! – рассмеялся Зарубин.

– Как же попало к тебе это письмо? – спросил Костров у

Сурко.

– Жена Бакланова живет по соседству. Она и передала.

Как попало письмо к Баклановой, Сурко не знал.

5

Ночь. Канун Нового сорок третьего года. Большая заснеженная поляна, огражденная черной стеной леса. Снег по колено, пушистый, мягкий. Мороз – за тридцать градусов. Лес угрюм и молчалив.

Партизаны слушают своего начальника штаба. Рузметов посматривает на часы и говорит спокойно, не торопясь, дорожа каждым словом:

– Наступление наших войск продолжается. Эта весть, пожалуй, самая радостная для сердца советского человека, сердца партизана. Красная армия идет на запад. Удар за ударом наносит она зарвавшимся гитлеровцам. Только в среднем течении Дона за последние десять дней бойцы

Красной армии освободили от оккупантов более восьмисот населенных пунктов…

Пар от дыхания сотен людей клубами поднимается в морозный воздух и тает в нем. Мигают огоньки цигарок.

Партизаны вслушиваются в каждое слово молодого командира. Все надо запомнить. Завтра многие из них пойдут в села и расскажут крестьянам о последних событиях на фронте, сообщат, сколько взято пленных, сколько разбито и захвачено немецких танков, орудий, сколько сбито самолетов, какие потери понес враг в живой силе. Народ знает, что победа измеряется не только пройденными километрами.

– Слово за нами, товарищи! – продолжал Рузметов. –

Новый год надо отметить новыми ударами. Мы сегодня в штабе бригады рассмотрели и утвердили план тринадцати операций. Есть среди них простые и сложные, большие и малые, трудные и легкие, но все их надо осуществить. Это дело партизанской чести. И крайний срок – завтрашняя ночь…

Рузметов поднял руку с часами к самым глазам и умолк, вглядываясь в светящийся циферблат.

– Ну вот, дорогие друзья, – продолжал он взволнованно,

– вот и Новый год… Сейчас, в эту минуту, в Москве кремлевские куранты отбивают двенадцать ударов. Их слышат на Дальнем Востоке, на севере, на юге, в окопах и землянках на фронте, в цехах заводов, в колхозных клубах… Мы с вами не слышим курантов, но они бьют и для нас. Разрешите мне по поручению бюро подпольного окружкома и командования бригады поздравить вас с Новым сорок третьим годом, который приблизит победу и разгром врага… Мы не можем поднять новогодних бокалов по той простой причине, что их нечем наполнить. Так давайте вместо этого прокричим наше победное «ура». Пусть враг слышит и чувствует, что мы готовы к бою. За победу! Ура!

Многоголосый протяжный клич прогремел над поляной подобно грому и раскатился эхом по лесным просторам.

А с утра боевые группы покинули лагерь и вышли на новогодние задания.

Пушистый иней покрыл деревья и строения небольшого поселка, в котором до войны находился стекольный завод. Густой лес вплотную подошел к поселку. Дым из труб курчавыми столбиками поднимается над домами и растворяется в черном небе.

В натопленной большой избе, где размещаются местные полицаи, только что окончили «работу». На столе горит керосиновая лампа. Старший полицай и его ближайший подручный пересчитывают деньги, отобранные у мирных жителей. Предатели довольны – они собрали приличный куш.

Вот уж скоро два года будет, как они безнаказанно творят свое гнусное дело: грабят стариков, издеваются над измученными женщинами, беспощадно расправляются с семьями красноармейцев, партизан.

Но партизаны все знают и все помнят. Рано или поздно для каждого предателя подойдет черед расплаты.

Полицаи оканчивают подсчет денег и укладывают их в стол. На столе появляется литровая бутылка с самогоном и яичница.

– Садись, а то остынет, – приглашает полицай своего начальника и сам первый усаживается к столу.