Клинок эмира. По ту сторону фронта

Вы только взгляните на него, – и Королев открыл футляр.

Это был хороший аккордеон на восемьдесят басов, снежно-белый, с круглыми углами, с черной клавиатурой.

– Как же ты его отыскал в бараке? – спросил Добрынин.

– Нюхом, товарищ комиссар, – ответил Королев.

Командир отряда предупредил людей, что на отдых отводится час и что второй привал будет в старом лагере.

Командиры уселись на ствол поваленной сосны, закурили.

– Зол я был на эту караульную команду, – заметил Веремчук. – Трое ребят моих тут погибли.

– На разъезде? – спросил Охрименко.

– Нет, на перегоне.

– А как? Расскажи!

Партизаны придвинулись поближе.

Веремчук рассказал, что с того времени, как немцы усилили охрану дороги, снабдили свою стражу миноискателями и начали проводить тщательный осмотр путей, подрывать железнодорожные эшелоны стало труднее.

Надо было находить новые способы.

И вот партизаны, отказавшись от самовзрывающихся мин, придумали «удочку» – очень примитивный, но оправдывающий себя снаряд. Взрывчатку стали укладывать в деревянный ящик прямо в грунт и ставить самый простой взрыватель натяжного действия. От него выводили шнур длиной в пятьдесят-шестьдесят метров, тщательно его маскируя. Такую мину миноискатели не обнаруживали.

Конец шнура в нужной момент дергал подрывник. Обычно взрывали мину под паровозом или прямо под серединой состава. Но метод этот был неудобен тем, что приходилось сидеть с «удочкой» очень долго.

С такой «удочкой» как-то пристроилась тройка партизан. Собственно говоря, их было четверо, но только один потом унес ноги. По его словам, дело происходило так.

Партизаны поставили заряд, протянули шнур и стали ждать. Ждать пришлось долго, почти всю ночь. Пропустили два состава, идущие с фронта, и от усталости все четверо задремали. Фашистский патруль производил обход путей и обнаружил плохо замаскированный шнур. Поняв, в чем дело, солдаты перерезали шнур у самой взрывчатки, а потом по шнуру добрались до дремавших ребят. Уйти удалось лишь одному.

Охрименко покачал головой.

– Это наука, – сказал он. – Спать на задании не полагается.

– Точно, – подтвердил Веремчук и поднялся. – На отдыхе сейчас спать тоже не полагается. Отдохнем в лагере. –

И он отдал команду трогаться в путь.

…Вьюга усиливалась с каждым часом, и надо было хорошо знать местность, чтобы при такой погоде не потерять ориентировку и не сбиться с маршрута.

– Теперь пусть хоть с собаками ищут, все равно не найдут нас, – заметил Добрынин.

Снег быстро заметал следы лыж.

Ночевали в старом лагере. В уцелевшие землянки натаскали вороха хвойных ветвей, а в большую, бывшую окружкомовскую, землянку внесли железную печь, прихваченную с передовой заставы. В помещение набилось множество партизан, и стало так тепло, что все поснимали верхнюю одежду.

Ночь… Казалось бы, что после такого утомительного перехода надо спать мертвецким сном, но в окружкомовской землянке никто не спит. Раскаленная докрасна печурка освещает людей, разместившихся на низких нарах, на полу. Королев играет на аккордеоне. Играет вдохновенно, с душой, закрыв глаза, и его бледное длинное лицо кажется озаренным каким-то внутренним светом. Звуки вальса Штрауса, плавные, чарующие, несутся по лесу и теряются в чаще, смешиваясь с завыванием вьюги.

Партизаны просят Королева сыграть «Рябину», танец лебедей из балета Чайковского…

– Вот это да!… Вот это играет!…

– Как Бог…

– Что ни закажешь – все знает! – раздаются одобрительные голоса.

Королев устал, но продолжает играть, опершись спиной о промерзшую стену землянки. На его лице уже выступили капельки пота.

– Виктор Михайлович, – просит Королева Добрынин, –

а ну, попробуй «Землянку».

– Правильно! – поддерживает Веремчук. – А я попробую спеть…

– И мы поможем.

Королев улыбается, откидывает голову назад, делает несколько сложных и красивых переборов. Потом кивает

Веремчуку. Тот начинает чистым, звонким тенором: Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза…

Присоединяются другие голоса:

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза…

Как всегда, музыка и песни навевают разные думы.

Перед глазами встают картины мирной, довоенной жизни, милые, родные лица.

Отдыхают партизаны, поет Веремчук, играет Королев, а новогодняя вьюга воет в лесу, как голодный зверь. Ветер мечется по завьюженным партизанским тропам, пробивается в чащобы, лютует в лесу. Под его дикие напевы, качаясь, стонут березы, сосны, ели.

6

Костров и Снежко вторые сутки жили под развалинами элеватора, не показываясь ни в городе, ни в окрестностях.

Продукты приносил им Якимчук. У них было вдоволь черных мучных лепешек и вареной холодной картошки.

Конечно, иной раз хотелось побаловать себя партизанским чайком – кипяточком, но о нем приходилось лишь мечтать.

По совету Якимчука Костров и Снежко пытались в одной из подвальных клетушек распалить костер, чтобы немного погреться, но из этой затеи ничего не вышло. В

закрытом помещении костер не горел, дым стлался по полу, разъедал глаза.