Клинок эмира. По ту сторону фронта

А на дворе уже который день хозяйничал буран. Бесновался ветер, завывая на все голоса. Погода была такая, что хуже не придумаешь. Но подпольщикам это на руку.

Едва ли кто-нибудь мог рискнуть в такую пургу вести слежку за одинокой человеческой фигурой, пробиравшейся по городу. Человек шел навстречу ветру, пряча голову в куцый воротник. На перекрестке, где буран выплясывал бешеный танец, человек поворачивался спиной к пронизывающему ветру, пятился несколько шагов задом, оглядывал сквозь молочную пелену снега пустынную улицу, –

нет ли где посторонних глаз. Потом он вновь поворачивался и быстрее, уверенней шел вперед. Так он вышел к окраине города, миновал шоссе и зашагал по заметенному снегом жнивью в открытую степь…

Это был Дмитрий Карпович Беляк. Он торопился к элеватору. Время, назначенное для сбора, истекало.

В подвале элеватора Беляка уже ожидали Снежко, Костров и Якимчук. Посмотрев на часы, Снежко обернулся к сидящему в углу на корточках Якимчуку.

– Пора, папашка! Дуй на-гора! Смени Микулича, а то замерзнет старик.

Якимчук вздохнул и молча вышел. Через несколько минут в клетушку вошел занесенный снегом Микулич.

– Что за погода!… – Он покачал головой. – Буран за бураном. Злой февраль выдался.

– «Как февраль ни злися, как ты, март, ни хмурься, а весною пахнет», – так, кажется, говорили в старину? –

спросил Снежко.

– Говорили и так и по-другому, а пока что этот весенний запах до костей пробирает. Как вы только терпите здесь вторые сутки? – с возмущением сказал Микулич.

– Терпи, казак, атаманом будешь, – заметил Снежко.

– Ну уж нет, извиняюсь, не согласен, – решительно заявил Микулич.

– С чем не согласен-то? – удивленно спросил Снежко.

– С тем, что терпеть надо.

– А что предлагаешь взамен терпенья?

– Подумать надо, можно и предложить. На худой конец, у меня на кладбище в любом склепе лучше будет. Я хоть кипятком снабжать буду. Нельзя же самим себя заживо хоронить. Тут настоящий холодильник. Этак недолго и в ящик сыграть.

– Тоже дело не страшное, – отозвался Снежко, – в ящик, так в ящик.

Микулич поглядел на Снежко, как бы желая проверить, серьезно он говорит или шутит, и, видя, что тот молчит, заговорил укоризненно:

– Как же это так? Ты, парень, своей жизни не хозяин, а потому и бросаться ею нечего. И я и вон Владимирович –

все мы своим жизням не хозяева. Я так понимаю: наши жизни для дела требуются, а поэтому их беречь надо. Так что насчет ящика ты не совсем того… – И, довольный своим поучением, Микулич умолк.

– Не возражаю, – весело согласился Снежко. – Ты прав, конечно. У меня это так просто сорвалось. Согласен с тобой целиком и полностью.

– Ну вот и правильно, – миролюбиво закончил польщенный Микулич. – Поэтому я и говорю, что больше сидеть в таком холодильнике не следует – застудиться можно. Послышались шаги, говор, и вслед за тем вошли

Якимчук и Беляк.

– Благодать-то у вас здесь какая! – отряхивая снег и потирая озябшие руки, произнес Беляк. – Вы посмотрите только, что на дворе творится.

Костров и Снежко поглядели на Микулича и рассмеялись.

– А ты говоришь – холодильник! – упрекнул Снежко.

– Ничего, ничего, – не сдавался старик, – он с часик посидит – запоет другое.

Теперь наверх пошел Микулич, чтобы встретить еще одного гостя – Марковского, из-за которого сегодня все собрались здесь.

Несколько дней назад с Большой земли неожиданно сообщили по радио новость. Было точно установлено, что в здании, которое раньше занимала психиатрическая больница, теперь размещается школа абверкоманды, где подготавливают для переброски за линию фронта кадры шпионов, диверсантов, террористов. На Большой земле выловили нескольких вражеских лазутчиков, прошедших эту школу, и они дали о ней самые подробные показания.

После этого командование партизанской бригады получило указание: разгромить школу, захватить документы,

уничтожить личный состав. Сейчас под руководством капитана Кострова шла кропотливая, всесторонняя подготовка к этой ответственной операции.

Микулич вскоре возвратился вместе с Марковским, и

Костров, не мешкая, приступил к делу. Марковский подробно рассказал о Скорняке, которого отлично изучил за период совместной работы. Как и всякий нечистый на руку человек, Скорняк был труслив, дорожил не в меру своей собственной персоной, и, по словам Марковского, припугнуть его ничего не стоило.

Через бывших работников психиатрической больницы

Марковский узнал, что приход оккупантов застал Скорняка в прежней должности – больничного завхоза. Здания больницы сразу приглянулись гитлеровцам. Это были фундаментальные, благоустроенные корпуса с водопроводом, канализацией и центральным отоплением, с надворными пристройками, расположенные в сосновом бору в семи километрах от города и обнесенные высоким кирпичным забором.

Вначале оккупанты хотели разместить здесь госпиталь, но потом почему-то раздумали. Больница в первые месяцы оккупации продолжала жить своей жизнью. Больные, которых не успели эвакуировать, и медперсонал, не пожелавший их бросить на произвол судьбы, оставались на месте. Не покидал своего «поста» и завхоз Скорняк.