Клинок эмира. По ту сторону фронта

– То-то и оно! – заметил Рузметов. – Нет, папаша, нам работать надо.

– И то дело, – согласился Полищук.

– Струмент готов? – поинтересовался подошедший

Макуха.

– Все, как полагается, – заверил староста.

Не теряя времени, принялись за работу. Зазвенели пилы, застучали колуны. Партизаны сбросили верхнюю одежду.

Штабеля березовых дров быстро росли вдоль стены барака.

И все-таки к ночи сделали лишь третью часть всей работы. Рузметов выразил опасение, что когда сани придут, их нечем будет грузить, но партизаны его успокоили.

– С утра работа споро пойдет.

– Успеем. Дело привычное.

Решено было встать пораньше.

Как ни хорошо было в бараке, как ни вкусны были пшенная каша и настоящий чай, который пожертвовала для партизан жена старосты, разговоры не клеились. Партизан после трудового дня тянуло ко сну. Когда Рузметов, проверявший посты, вошел в освещенный фонарем барак, он услышал лишь дружный храп.

Во вторник поднялись чуть свет. А в полдень, в самый разгар работы, кто-то крикнул:

– Едут!… Едут!…

В поселок медленно въезжали сани.

– Ну, ребята, глядите в оба и насчет болтовни поосторожнее, – предупредил Охрименко. – И не глазейте…

Пусть себе едут, а вы работайте.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – считал Снежко. –

Всего шесть возчиков. Это замечательно!

– Да, это неплохо, – сказал Костров. – Ожидали не меньше десяти.

Все продолжали работать, как будто не замечая появления обоза.

Обоз стал у крайних домов, под стеной леса. Возчики выпрягли лошадей, задали им корму, а сами отошли в сторонку и задымили самокрутками.

– Папаша! – обратился Рузметов к Полищуку. – Пойди-ка понюхай, что за народ. Тебе по должности надо поинтересоваться.

Полищук зашагал к возчикам. С ним пошел и Макуха.

Через несколько минут они вернулись.

– Ну как? – спросил Рузметов.

– Леший их знает, – ответил староста. – Сразу не доберешься. Сопят себе под нос, хмыкают, приглядываются, принюхиваются. Я их хочу прощупать, а они норовят меня.

– А откуда они? – поинтересовался Костров.

– Двое из Клепановки, четверо из Крапивной.

– А ты слыхал, – обратился Макуха к старосте, – что сказал про тебя тот чернобородый, когда мы от них пошли?

Он, видать, думал, что я не услышу, а у меня уши – первый сорт.

Полищук, опасаясь подвоха со стороны острого на язык старика, попробовал отмолчаться.

Но Макуха не унимался.

– Ты слыхал? – спросил он посмеиваясь. – Или не хочешь признаться?…

– Не слыхал я ничего, – угрюмо сказал староста.

– Я скажу. Не обидишься?

– Чего же обижаться, – буркнул Полищук.

– Он говорит: «Вот бы этому борову немецкому воздух из брюха спустить. Ишь, нагулял жиру!» Он тебя, видно, за фашистского прихлебателя принял.

– Скажи, пожалуйста!… – поежился Полищук. – Вот разбойник! Гляди, еще в самом деле пырнет.

– Не пырнет, – уверенно сказал Костров. – Но, по-моему, надо подумать о том, где достать «горючего».

Тогда легче будет разобраться, что к чему. Возможно, язычки у возчиков развяжутся.

– Хм! Горючего! – ухмыльнулся Веремчук. – Легче летом снега достать…

Но староста неожиданно заявил, что «горючего» он может достать, сколько потребуется. Для этого ему надо лишь отлучиться из леспромхоза на полтора-два часа и взять из бригадных запасов, хранящихся у него, полмешка зерна. И хотя запас зерна был неприкосновенным фондом, Рузметов, в виде исключения, разрешил.

Полищук ушел. Через десять минут, сидя на санях и похлестывая пегую леспромхозовскую лошаденку, он выехал из поселка и быстро скрылся в лесу.

Возчики долго держались особняком, около своих лошадей. Они о чем-то мирно беседовали и густо дымили самокрутками. Потом один из них – тот самый бородач, что высказался по адресу старосты, – подошел к работающим партизанам. Он сел на большое нераспиленное бревно и достал кисет.

Борода у него была черная, вьющаяся и аккуратно подстриженная. Глаза с прищуром, умные, хитроватые.

Сам крепкий, широкогрудый, приземистый. По виду ему было за сорок.

– Бог в помощь! – баском прогремел он.

– Спасибо на добром слове, – ответил кто-то из партизан. Бородач молча наблюдал за лесорубами.

Подошли остальные пятеро возчиков, поздоровались и расселись тут же на бревнах.

– До ночи управитесь? – поинтересовался вдруг чернобородый.

– Не управимся, вы подсобите, – весело ответил Охрименко.

– И то дело. Мы к этому привычные, – оживленно заговорил маленький худощавый мужичок. – Мы с Климычем, если начнем пилить, – небу жарко станет. У нас рука в руку идет, с песенкой да с присказкой. Уж если работать, так только с Климычем! Как, Климыч?

Чернобородый заерзал на бревне, кашлянул и не без иронии ответил:

– Известное дело! Ты у меня как хвост у коня болтаешься.

– Веселые вы, видать, хлопцы, не унываете, – заметил дед Макуха.

Он отставил пилу, разогнул спину и болезненно поморщился. Выпрямился и его напарник Охрименко, устало вытирая ладонью вспотевший лоб.

– А что толку унывать? – затараторил худощавый мужичонка. – Унывай не унывай, лучше не будет. Тоска сердце точит. А веселому и помирать легче. Я и помирать буду весело. У меня дружок был, Вавилой звали. Весельчак…

– Ну и балабон ты, Сидор, – оборвал чернобородый