Новое сообщение взорвалось поясом шахида во чреве Сети за несколько дней до праздника Успения. Актеры в Анхане наблюдали, как прибывает на барже делегация Монастырей со свитой из десятков чиновников, слуг и вооруженных до зубов монахов с острыми, как меч, глазами ветеранов боевых действий. У пристани в Промышленном парке делегацию встречали почетная стража, подобающая вассальным царькам, и оркестр столичного гарнизона в полном составе. Процессия встречающих окружила здоровенные дроги, которые пришлось волочь четырем горбатым волам.
Оркестр, как это в обычае у Церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота, завел торжественный гимн «Правосудие Господне», и процессия двинулась на север по улице Мошенников, затем через самое сердце Промышленного парка по самой широкой улице района – бульвару Ремесленников, и дальше на юг по Дворянской улице, мимо импровизированных баррикад, ограждавших дымящиеся руины Города чужаков, через заново отстроенный мост Рыцарей в Старый город и дальше по Дворянской на южный берег, на запад по Герцогской и снова по улице Мошенников через Старый город, чтобы повернуть на восток, выходя на центральную магистраль столицы – Божью дорогу.
И по всей длине этой перекошенной спирали выстроились толпы ликующих, беснующихся, гикающих горожан, привлеченных музыкой и торжественными кличами шествующих впереди глашатаев, под звон фанфар, объявляющих о пленении Врага Господня.
На дрогах установлен был высокий помост, а на помосте стоял прикованный невысокий, непримечательный с виду мужчина, заросший десятидневной щетиной, черной, как его короткие волосы. К полуночи сенсация облетела всю Землю.
Кейн жив.
Его светлейшее святейшество Тоа-Ситель, патриарх Анханы и верный сенешаль имперской короны, оперся о холодный каменный подоконник, глядя на Божью дорогу. Солнце катилось к горизонту, и в сумрачной комнате становилось зябко. Верхушку стены Сен-Данналин лишь едва тронула осенняя охра, но позлащенные шпили соседнего храма Катеризи полыхали на солнце, словно костры, – Тоа-Сителю пришлось прикрыть глаза.
Капризные порывы ветра порой доносили до окон дворца клубы дыма от еще тлеющих руин Города чужаков. Патриарху он был ненавистен. Дым набивался в голову черными комьями, путая мысли. А под руинами все еще продолжались бои.
Думать об этом было тошно. В последнее время патриарха здорово беспокоили желудок и голова, словно в нем воплотился город, ему же отданный во власть, и от беспорядков на улицах его пробрала лихоманка. Остро, почти болезненно осознавал Тоа-Ситель, что сражение в катакомбах под городом идет даже сейчас – возможно, под самым дворцом. Уже несколько дней прошло с начала того, что армия уже прозвала Пещерной войной, а привыкнуть к ней все не удавалось. Сама земля казалась ему неверной, зыбкой, ужасающе ломкой, словно мостовая, по которой он ступал, была не прочней мыльного пузыря, готового лопнуть от солнечного лучика, словно она могла сгинуть вмиг, и он будет падать, и падать, и падать…
Поэтому патриарх более не покидал дворца.
На Божьей дороге, такой широкой, что она казалась не улицей, а площадью, столпились жители стольной Анханы, разодетые в лучшие свои наряды, – на расстоянии – словно густо сплетенный ковер лохматых макушек, шляп, лысин. Торжественной процессии, которая с позором доставит Кейна в Донжон, еще не было видно, однако издали до ушей патриарха уже доносились звуки «Правосудия Господня». Тоа-Ситель изобразил на лице чуть заметную усмешку, холодную, как подоконник, на котором он полулежал.
Его милость достопочтенный Тоа-М’Джест, ответственный за Общественный порядок, стоявший почтительно в трех шагах за левым плечом патриарха, покашлял в кулак.