Клинок Тишалла

Вроде бы обоняние должно отниматься через какое-то время? Раньше отнималось, когда я просыпался и понимал, что клятый шунт опять накрылся и я валяюсь в собственном говне, не чуя запаха. А здесь воняет, словно на бойне.

Ожоги на ногах загноились и сочатся серой гнилью. Вот смеху-то будет, если я сдохну на руках у Райте от гангрены, не дотянув до казни. Хотя кашляю так, что могу и не от гангрены сдохнуть. Первые пару дней я исходил кровавой мокротой, а сейчас только скручиваюсь в узел от сухих спазмов. Должно быть, химическая пневмония – надышался дымом от термитной пыли.

Я, в общем-то, не против. Это значит только одно – что я скоро сдохну, и я обеими руками «за». С тех пор как они убили Шанну, я ни о чем другом и не мечтаю.

Но продолжаю жить и сам не знаю почему.

Даже паралитику не так сложно покончить с собой. Руки мои сохранили достаточно силы; совсем нетрудно будет порвать простыню на полосы и сплести из них веревку. Окованная бронзой дверь в мою камеру расселась от времени, так что опытный скалолаз сможет, нащупав между досками щели, подтянуться на пальцах до забранного решеткой окошечка и обвязать прутья этой веревкой. Потом сунуть голову в скользящую петлю, подтянуться, задержать дыхание настолько, чтобы затянуть узел, а потом расслабиться – и я удавлюсь так быстро, что даже передумать не успею.

Но я этого не делаю. Не могу.

Не могу заставить себя сдаться.

О, у меня почти получается – я могу заставить себя лежать и бессмысленно нюхать слизь из гноящихся ран; могу заставить себя тупо пялиться на «козла», когда тот приходит, чтобы унести нетронутую пайку и приволочь свежую, которую я тоже жрать не стану; могу ворочаться в собственных нечистотах и безжалостно перечислять несчетные проявления тщеты собственного бытия.

Я могу ненавидеть себя, и мир, и все сущее в этом мире.

Но в конечном итоге Шанна по-прежнему мертва, а я еще жив, запертый в каменном гробу, лежу на долбаной койке и все так же слушаю, как эта сука в Яме талдычит про «сущность свободы».

– Она в том голосе, в том едва слышном внутреннем шепотке упрямства, который слышен каждому, если только взять на себя труд прислушаться. Голос, который твердит: «По-моему – или никак». Это голос Кейна-в-тебе: не самого Кейна, но той части каждого из нас, которая есть Кейн.

Имеет эта сука хоть каплю понятия, какую дурь несет?

Тишалл, если мои молитвы на тебя хоть немного действуют, грохни за меня трепливую падлу. Медленно и мучительно.

Но сколько я ни молюсь, эта сука не умолкает, а я волей-неволей слушаю.

Хоть тысячу лет старайся, а не придумаешь лучшей преисподней.

8

Когда послышались крики, Делианн открыл глаза и сумел оторвать от камня ноющую спину настолько, чтобы увидеть, как стражники спускают с мостков корзины с едой. Ему отчего-то казалось, что после прошлой кормежки прошло уже очень много времени, и желудок подтвердил эту мысль недовольным бурчанием.

Вокруг корзин уже столпились самые здоровые и сильные из заключенных. Делианн остался лежать; он не был уверен, что сумеет пройти так далеко. Скалы Донжона задерживают токи Силы, а слабое здоровье мешало полностью войти в транс. Делианн уже не мог подавлять очаг заражения в бедре, и постоянная боль терзала его едва ли не сильней, чем голод.

Не все заключенные ринулись во всеобщую свалку, были такие, кто из-за слабости уже не мог подняться, и, разумеется, «змеи», охранявшие источник. Эта группа предпринимателей обнаружила, что немало зэков с охотой исполнит любой их каприз в обмен на несколько глотков самой чистой воды; «змеи» уже взялись устраивать конкурсы среди добровольцев. Тем, кто предлагал им самые крупные и аппетитные куски провианта из корзин, доставались самые большие порции воды. За особенно мясистый кусок колбасы «змеи» могли даже позволить просителю умыться – роскошь почти невообразимая. Недостатка в прислужниках покуда не наблюдалось.

В результате теперь приходилось драться, чтобы получить больше, чем несколько черствых крошек.

А еще Делианн опасался, что если даже успеет доковылять до корзин прежде, чем всё расхватают, и урвет себе кусок, то, вернувшись, обнаружит свое место у ручья занятым. Рассудив, что смерть от жажды будет гораздо более быстрой, нежели смерть от голода, он вновь улегся на сырой холодный камень и закрыл глаза.

Позже – он не мог определить насколько – его негромко позвали по имени.

Он открыл глаза. Над ним возвышалась т’Пассе, держа в руках горбушку и кусок окаменевшего сыра.

– Держи. – Она сунула ему и то и другое. – Могу я купить беседу с тобой?

Вздохнув, Делианн попытался сесть и поднял голову, чтобы присмотреться к бывшему вице-послу. Т’Пассе заметно исхудала, будто стены Донжона пожирали ее плоть, но глаза сияли все ярче. В деле просвещения других заключенных она добилась немалого успеха и собрала вокруг себя внушительную компанию – кейнистов теперь было почти столько же, сколько «змей», и Делианн почти всерьез ожидал, что в Яме скоро разразится настоящая война между двумя группировками. И все же она не оставляла попыток переманить эльфийского принца на свою сторону.