Клинок Тишалла

– Что ты во мне нашла, т’Пассе? – спросил он вполголоса. – Чем я так для тебя важен?

Она присела рядом, положив хлеб и сыр ему на колени.

– Не знаю, – ответила она. – Ты так глубоко несчастен… По-моему, что-то прогнило в мире, если такой человек, как ты, может так страдать.

– И ты пытаешься накормить меня, чтобы подбодрить. – Он криво усмехнулся, вспомнив яичницу в забегаловке на улице Мориандар. – Знаешь что? Вот так я здесь и очутился. – Он обвел Яму взмахом бессильной руки. – Позволил одному парню меня подбодрить.

9

Я сплю, и просыпаюсь, и засыпаю снова, судно мое выносят, а я его наполняю, а сука в глубинах Ямы все не может заткнуться.

– Представьте себе ленивого кузнеца: он подковывает коня незнакомому всаднику и теряет гвоздь. Вместо того чтобы отковать новый, он ставит последнюю подкову без него. К добру его лень или ко злу? Что было дальше, всем нам известно:

Не было гвоздя – подкова пропала;
Не было подковы – лошадь захромала;
Лошадь захромала – командир убит,
Конница разбита, армия бежит,
Враг вступает в город, пленных не щадя…

Значит, лень кузнеца послужила ко злу, если только – предположим – всадник был командиром не его армии, а вражеской и взятый город принадлежал противнику. И в этом случае «хорошо» исполненная работа стоила бы кузнецу и его близким очень дорого – возможно, даже жизни.

Урок заключается вот в чем: невозможно с уверенностью предсказать долговременные последствия даже самых безобидных решений. Нет способа управлять развитием событий, и послужило то или иное действие к «добру» или к «худу» – можно судить лишь по его следствиям, и даже такая оценка может меняться со временем. Решение, которое поначалу сочтут «праведным», может иметь затем «греховные» последствия – которые, в свою очередь, могут обернуться ко «благу». В конечном итоге «добро» или «зло» – это кодовые обозначения последствий, благоприятных или нежелательных для нас. Все мы должны осознать, что любое наше действие, каким бы «праведным» оно ни казалось сейчас, может обернуться немыслимо ужасающим исходом.

В чем же тогда выход? Ничего не делать? Но даже неделание имеет свои последствия. Сущность кейнизма такова: истинно свободный человек выбирает свои цели и стремится к собственным мечтам единственно ради наслаждения выбирать и стремиться.

Вот эти-то слова я не могу выбросить из головы. Я могу часами лежать и спорить мысленно с этим голосом, но я слышу его во сне, и слышу, просыпаясь, и слова уже теряют для меня всякое значение.

Я впитываю этот голос. Он сочится сквозь поры, и я не могу выгнать его с лихорадочным потом. День-другой я смотрю в потолок, пересчитывая трещинки в камне в неизменном мерцании ламп.

Я окончу свои дни, вспоминая ее ясные глаза, омытые брызгами водопада в истоках Большого Чамбайджена, и клинок Косаля, пробивший ее череп насквозь, чтобы вонзиться в камень, – я поступил правильно, а вышло ужасно, и мне следовало бы поступить иначе.

Но я не знал как.

Когда-то я убил одного старика – Кхулана Г’тара – и спас, должно быть, миллион человек, когда сопротивление кхуланской Орды при Церано рухнуло. А потом я убил другого старика – принца-регента Тоа-Фелатона – и превратил череду мелких стычек на границе с Липке в Первую войну за Престол.

Может, эта сука в Яме права. Нельзя заранее сказать, куда полетит дерьмо. Если хорошо прислушаться, я слышу голос, внятный шепоток в затылке, что твердит: «По-моему или никак». Но только в одном сука из Ямы жестоко ошибается: это голос Кейна.

Мой голос.

Я не перестаю размышлять о празднике Успения. Представляю, как меня поволокут к Успенскому собору на вонючем тумбреле, и взгромоздят на костер, и сожгут живьем, чтобы позабавить несколько тысяч Возлюбленных Детей.

И меня уже достало, что мои жизнь и смерть для кого-то становятся потехой.

Вот так, очень просто, я принимаю решение.

На Криловой седловине до меня слишком долго не могло дойти, что давно следовало умереть. Повторять ошибку я не собираюсь. Самоубийство не в моем вкусе, но есть и другие способы сдохнуть.

Я извожусь ожиданием. Когда «козел» – зэк, приближенный к тюремному начальству, – приходит снова, чтобы, распахнув дверь настежь, просеменить к моей койке и опорожнить смрадное судно в свою бадью, мне приходится прокашляться вначале, чтобы, заговорив, не выдать себя дрожью в голосе.

– Передай сержанту – кажется, его зовут Хабрак? – передай, что Кейн желает видеть ответственного за Общественный порядок.

«Козел» оборачивается ко мне, явно прикидывая, не тронулся ли я умом.

– Передай, и все. Скажи, пусть сообщит Тоа-М’Джесту, что Кейн хочет его видеть. Герцог хорошо заплатит ему. И тебе перепадет.

«Козел» кивает и волочит бадью дальше.

В жопу беспомощность! Из этой клятой камеры я ничего не могу сделать. Но пустите меня в Яму, к мерзавцам, негодяям и бунтарям, – и я покажу, на что еще способен.

Я оторву их драгоценному празднику Успения башку и насру на шею.

10