Клинок Тишалла

Все мои сомнения и вопросы разлетаются, как голуби из шляпы фокусника. Знакомая песня адреналина в жилах баюкает, словно колыбельная. Стук крови в ушах глушит все остальные звуки, кроме хруста песка под ногами.

Теперь меня замечает Тоа-Ситель; его светлые глаза распахиваются, губы начинают двигаться.

Он трогает Ма’элКота за руку, и голова Императора поворачивается ко мне замедленно и угрожающе, как башня танка…

Вот когда я был в последний раз полностью, безоговорочно, совершенно счастлив: семь лет тому назад на песке стадиона Победы.

Счастлив. По той же причине, что и сейчас.

Я знал, что вот-вот умру.

Не смерть радует меня; вовсе не костлявая кривит мои ободранные губы в мучительной улыбке. А то, что умру я в Надземном мире. Что мне не надо возвращаться домой.

Больше никогда не надо возвращаться.

Черт, и знаете что?

Мне нравится даже смрад.

Здесь пахнет грязными улицами Сан-Франциско летним вечером; пахнет мордобоем и увечьями, пахнет алкашами, из которых удобно вытрясать мелочь, и тупичками, где на полшага впереди полиции можно перепрыгнуть через забор.

Вот почему я счастлив.

Ох, Шанна…

Если бы…

Это единственный колокольчик, в который я хотел бы вернуть обратно его звон.

Если бы я мог постичь это, когда Шанна была жива. Если бы мог поделиться с ней. Она могла бы не понять – черт, да я знаю, что ни фига бы она не поняла! – но мне хочется думать, что она порадовалась бы моему счастью.

Я умру свободным. Разве может быть что-то лучше?

Я свободен.

9

Вспоминаю Криса и его лекции насчет имен. Теперь его слова делаются ясней. Отец когда-то сказал мне, что я не только Кейн, и он был прав. Но он не понимал, что я больше чем Хари Майклсон. Хари был славный парень. Любил жену, любил дочку, любил отца и весь мир. Он просто не сдюжил. Не его вина. У него таланта не оказалось.

У него не было ни шанса.

Потому что я ему ни шанса не дал.

Браслет кандалов на моем запястье не лучший инструмент, и работать мне приходится в темноте. С другой стороны, у меня не осталось ничего, кроме времени. Стены Шахты сложены из того же пористого известняка, куда более мягкого, чем железо, которым я прикован. Я не тороплюсь, и получается у меня неплохо, хотя действую я исключительно на ощупь.

По временам мимо проходит «козел» с размоченными сухарями, что сходят здесь за пайку, и в тусклом мерцании его фонаря я вижу, как растет мой труд.

Простая надпись: ХАРИ МАЙКЛСОН.

И две даты под ней.

Первая: тот день, когда Вайло отвез меня повидать отца.

И вторая: пожалуй, что сегодня.

Он заслуживает эпитафии, но на камне я ее выбивать не стану.

Я – его эпитафия.

10

Мир желает звать меня Кейном. Но это имя тесно для меня. Я не должен забывать, что Кейн – лишь часть моей сущности. Когда-нибудь имя мое разрастется, чтобы охватить меня полностью. Но пока довольно и этого. Потому что Кейн – Актер.

Актер – тот, кто действует.

Мне нужно к чему-то приложить руки. Что-то делать.

То, что я умираю, прикованный к стене Шахты, – подарок богов: мне не приходится тратить времени на выбор пути. Путь остался только один.

Крис говорил, что черный Поток проникает даже сквозь камень Донжона. Что он проходит через каждого; что мы притягиваем его и направляем, даже не зная, что делаем. Что это энергия в ее самой фундаментальной форме. Энергия есть энергия, сказал он. Я думаю: почему бы Поток не мог проходить через провода и микросхемы. Главное – точная настройка.

Я обращаюсь к умению, забытому на четверть века. Сплетаю пальцы обеих рук в мудре трех пальцев и принимаюсь за древние-древние дыхательные упражнения. Колдовской транс придет ко мне не сразу, но Кейн войдет в него. Много лет назад его учили этому. Меня учили.

Я почувствую Силу.

Паралитик средних лет был лишь ролью, которую я играл, чтобы выжить на Земле. Мне он больше не нужен.

Я встану на ноги.

Глава восемнадцатая