Клинок Тишалла

– Эту.

Она шарахнулась.

– Не доверяешь мне? – Он ухмыльнулся по-волчьи, будто ответ вовсе его не заботил.

Изумившись себе самой, она поняла, что действительно не доверяет этому человеку, – и не могла поначалу даже осознать почему.

Не верила, не могла поверить. Он и прежде обманывал ее, мучил, губил. Он лгал ей, и лгал, и лгал, и ложь его разрушила ее жизнь. Он был источником ее нестерпимых страданий на протяжении семи долгих лет. Он угрожал ей, насмехался над законными кастовыми отношениями. Он бил ее, сломал нос и пнул в пах…

«Какой пах? – мелькнуло у нее в голове. – Что такое?»

Прежде чем остальные двое могли удержать ее, она протянула руку. Быстрее взгляда сверкнул на солнце клинок и вонзился между костями, пробив ладонь насквозь: призрак стали, сочащийся у основания черной кровью.

Обжигающая холодом сталь обернулась раскаленным тавром, когда он повернул нож, заклинивая лезвие между костями, а потом, дернув, вывернул им троим руку, сбивая с ног. Задыхаясь от шока, еще не осознаваемого как боль, они смотрели изумленно, как льется по клинку черная нафта, стекая с острия.

И там, куда падала густая жидкость, трава под ногами чернела, скручиваясь, и начинала дымиться.

Что ты ДЕЛАЕШЬ?!

В черной дали небес солнце натянуло тетиву до самого сердца и выпустило фотонную стрелу.

Пламенным метеором пробила она раненое крыло феникса и пронзила ладонь богини там, куда вошел нож Кейна. Стрела прошла сквозь ее тело, и тело бога за ее спиной, и того, кто стоял за ним, соединяя их троих вместе с фениксом полыхающей струей бело-голубого излучения черена.

Сила хлынула ввысь, наполняя феникса, и тот вскричал, раздирая душу, и брызнула из раненого крыла черная кровь, дождем заливая весь мир.

– Это, как понимаешь, метафора, – пояснил Кейн. – Думаю, если ты сосредоточишься, то поймешь, что происходит на самом деле.

И она ощутила…

Из родника на Криловой седловине сочилось черное масло, вливаясь в поток нечистот из лагеря железнодорожников. В древних северных чащах сохли и чернели иглы елей и пихт, и сочилась из лопнувших стволов черная, как оникс, живица. В пустоши Бодекен нафта поднималась из тухлых болотных глубин, и по живой зелени распространялись омертвелые пятна.

Ужас богини передался тем, кто разделял ее сознание.

Прекрати! Ты должен остановить это!

– Нет, – ответил Кейн, – не должен.

Хари… Кейн, пожалуйста! Остановись!

– Нет.

Она уже чувствовала, как жизнь вытекает из нее, как смерть карабкается вверх по нервам, будто проказа.

Кейн… ты меня убиваешь…

Волчья ухмылка стала шире, потеряв остатки веселья.

– Ты уже мертва. Мы убиваем реку.

Нет! Ты не можешь!..

– Да ну? – Он жестоко хохотнул. – Ты с кем разговариваешь?

Погибнет все и вся! До последнего… всякая тварь…

– Верно. И много ли проку будет от твоей драгоценной связи? Ты останешься с пустыми руками. Черт, ты потеряешь даже то, с чего начал. Подумай, Ма’элКот: много ли Возлюбленных Детей твоих переживет это? Что станется с твоей драгоценной божественностью, когда все твои поклонники будут мертвы?

И вот тогда Паллас Рил поняла. Воображаемые слезы хлынули из мнимых глаз. Взгляд ее говорил «спасибо», но только лишь взгляд.

Волчий оскал чуть смягчился.

– Я же говорил – доверься мне.

Губы ее сковало иное слово:

Блеф.

– А как же!

Ты убьешь себя вместе с рекой. Отрава погубит тебя так же верно, как форель или скопу.

Улыбка Кейна стала еще веселей.

– Тебя никогда на «слабо» не брали?

Гнев нарастал в ее сердце, но то был чужой гнев.

Это не игра! – гремел голос с ее губ. Невозможно ставить на кон все живое в бассейне Большого Чамбайджена!

Улыбка исполнилась страсти.

– Волков бояться – в лес не ходить.

Прошло, казалось, долгое-долгое время. Тишину прерывали лишь отдаленные всхлипы маленькой девочки.

Фейт остается у нас.

– Да? – Голос Кейна был мягок и ровен, но от глаз по лицу расползалась оледенелая корка. – И что вы такого с ней в силах сотворить, что будет страшней уже сделанного?

Ты хуже чем мерзавец… Ты хуже чем преступник. Ты чудовище…

За ледяной маской сгустилась неоспоримо явная тень Кейна: сверкающая тьма, оживший диорит.

– Об этом вам следовало подумать прежде, чем мучить мою дочь.

Остановись! Ты должен прекратить это!

– А ты меня заставь, – бросил он и пропал.

Вместе с ним пропали феникс, и солнце, и луг, и мир, и все звезды.

Но богиня не рухнула в небытие. Стекающих в реку ядовитых струй было довольно, чтобы связь с реальностью поддерживала ее в сознании. Она была сама себе вселенной: одновременно огромной и мизерной, наполненной целиком ползучей погибелью и мукой.

И еще надеждой.

9