Клинок Тишалла

Его удар был изящен: он расширил силовой Щит, отсекавший Анхану от Трансфера Уинстона, до пределов всей планеты. В долю секунды прервались передачи от всех Актеров в Надземном мире.

А в следующий миг он добавил в Песнь мира новую ноту. Ни Кейн, ни я не смогли внятно описать ее действие. Можно сказать, что он слегка подправил местные законы физики.

Он уничтожил вероятность воплощения Слепого Бога.

Уничтожил напрочь: на квантовом уровне.

Малая доля Слепого Бога, которая простиралась до Надземного мира, распалась, и остатки ее брызнули фонтаном угольно-черных осколков. Тварь, будто рассеченный лопатой червь, свернулась клубком в своем логове, чтобы зализывать раны и копить злобу.

Социальные полицейские в Анхане ощутили эту перемену: на них внезапно накатила паника, настоящая паника, древняя паника – беспричинный ужас оттого, что ты заблудился в темном ночном лесу и оказался во власти нечеловеческого бога. Многие кричали, все до единого – пошатнулись, большинство бежало прочь, иные обратили оружие друг против друга или стреляли в воздух.

Некоторые направили свое оружие на Кейна, павшего на колени посреди Божьей дороги, другие – на лимузин, третьи целились в любую мишень, какая попадется. Все они погибли, не успев нажать на спусковой крючок.

Несколько соцполов выжили. Я еще не решил, что с ними делать.

Покуда пусть посидят в Яме.

Когда Кейн закончил свой рассказ о конце света, я поразился иронии судьбы.

– Ты сделал его богом. Ты даровал ему преображение, и он вознесся на небеса. В день Успения.

– Ага.

– Ты взял легенду о Кейне и Ма’элКоте и воплотил ее в жизнь.

– Легенда, – промолвил Кейн, – это такое неопределенное понятие…

– Ты победил врага, исполнив заветное его желание.

Он пожал плечами.

– Я не совсем уверен, что могу назвать его врагом. – Он вздохнул. – У нас… сложные отношения.

– Не понимаю одного, – заметил я. – Откуда я взялся? Почему я жив? При чем я здесь вообще?

Улыбка сошла с его лица. Опустив глаза, он переплел пальцы и пулеметно пощелкал суставами.

– Это, – ответил он, – совсем другая история.

3

Новый рассказ его начинается через пару дней после конца света: когда собраны были сотни, тысячи трупов, вырыты могилы и зажжены погребальные костры. Начинается он на бушприте Старого города – на груде камней, бывшей когда-то Шестой башней, над песчаной косой. Кейн стоял на песке, держа на руках дочку, а почетная стража – все оставшиеся в живых Рыцари двора – смотрела на них с развалин.

Но я не стану пересказывать его повесть: меня гораздо сильней трогает собственная. Его подарок, устройство, которое он зовет Кейновым зерцалом, позволило мне позднее увидать все, описанное им, своими глазами. И, невзирая на увиденное, для меня важнее, как именно я поведу свой рассказ.

Начинается он так.

Одна рука обнимает Фейт за плечи. Девочка висит у него на шее, уткнувшись лобиком в ямку над его ключицей. На плечи Фейт наброшена шаль с белыми кистями – знак траура, по обычаям Анханы; Кейн облачен в новые штаны и куртку из черной кожи, препоясан простой веревкой; на ногах его мягкие туфли.

В клинке Косаля отражается восходящее солнце, покуда Кейн прощается с женой.

Не стану пересказывать, о чем беседовали они трое в те минуты. Зерцало – оно стоит на моем столе, покуда я пишу эти строки, – показало мне не все, но и о том, что я знаю, вспоминать нестерпимо. Скажу лишь, что прощание их было кратким и сердечным. Остальное пусть поведает Кейн, коли захочет; желающих прошу к нему и обращаться.

Скажу одно: Паллас Рил пожелала уйти.

Она не могла быть одновременно женщиной и богиней; хотя в ее власти было воссоздать свое смертное тело, вернуть душу смертной ей было не под силу. Стать богом – значит навеки остаться не до конца личностью, но стать до конца богиней она еще могла.

И не придумать ей было лучшего способа сохранить в безопасности своих близких.

А когда отзвучали слова прощания, Кейн вогнал меч в валун перед собою по самую рукоять.

– Фейт, милая, слезь-ка на минуту, – пробормотал он, опуская девочку на мокрый песок. Та послушно отступила на шаг. – Поехали, – пробормотал он себе под нос.

И Сила, к которой он обращался, ответила ему огнем.

Он простер руки к камню, и с ладоней его сорвалось пламя жарче солнца; зрители заслонили руками лица, и даже Кейну пришлось зажмуриться. А когда пламя угасло, от каменной глыбы осталась лишь лужа застывающего шлака. Косаль же исчез без следа.

Паллас Рил навеки осталась в реке.

Для нее это был счастливый конец.

Единственным реквиемом на ее похоронах прозвучал плеск волн на Большом Чамбайджене, да болтовня белок, да крик одинокого орла высоко-высоко над головой.

Чуть помедлив, Кейн склонился к дочери:

– Пойдем?

Та серьезно кивнула.

Он протянул руку, чтобы подхватить ее, но девочка крепко сжала ее.

– Я уже большая, – заявила она. – Сама пойду.

– Да, – согласился он помедлив, со странной неохотой. – Уже большая.

Когда они помогали друг другу взобраться на развалины башни, в мозгу Кейна прозвучал суховатый голос:

Как трогательно!

– Имей уважение, – буркнул Кейн.