Клинок Тишалла

А теперь он сам был публикой и находил необыкновенно занятным извилистый путь облака в осеннем небе.

Всякий раз, когда в блужданиях своих Кейн приближался к Лабиринту, он ловил себя на том, что пялится на громаду Хамского стадиона. Единственное каменное строение во всем Лабиринте громоздилось над выгоревшими руинами. В прежние годы Кейн был почетным Бароном среди подданных Короля – банды, облюбовавшей брошенную арену под свое логово. В те годы они были его семьей. Свою семью на Земле – отца – он оставил ради Монастырей; бросил Монастыри ради подданных Короля и отшвырнул их, чтобы создать семью с Паллас Рил…

И снова зерцало молчит. Возможно, я уже не столько пересказываю повесть Кейна, сколько начинаю свою.

Порой мне трудно бывает их разделить.

С уверенностью могу сказать: Кейн часто и подолгу смотрел на Хамский стадион, дважды без особого энтузиазма пытался оторвать доски, которыми были забиты ворота, словно собираясь войти, и дважды отступался. Монолог его доносит до меня следующие слова: «Я ломлюсь не на ту арену».

С этими словами он вновь двинулся на запад, но уже целеустремленно, вдоль набережной к мосту Рыцарей. Добравшись до Старого города, он миновал кратер на месте здания Суда, едва бросив на него взгляд.

Полагаю, Кейн и правосудие всегда имели мало общего.

Что до меня, то всякий раз, как запись доходит до этого момента, у меня стынет сердце. Этот кратер, эта покрытая коростой шлака язва на теле города – дело моих рук.

Я умер, творя ее.

Нелегко на нее смотреть.

Сейчас, когда пишутся эти строки, я уже несколько недель размышляю над тем, каково быть мертвым. Думать об этом тоже нелегко.

Кейн пробыл на том свете семь лет.

Запись хранит лишь мешанину эмоций, изменчивых и переплетенных настолько, что определенной остается лишь их всепоглощающая мощь; но я не стану даже гадать, о чем думал Кейн, когда, перейдя Королевский мост, впервые увидал собственными глазами Успенский собор.

6

Сотни – нет, тысячи раз он видел его глазами Актеров Студии, но во плоти он обретал особенную массивность, которую не передать никаким симуляторам. Собор громоздится над ним, нависая утесом, заслоняя полнеба: титанический свод белоснежного мрамора, самое высокое здание в Анхане, превосходящее даже единственный уцелевший шпиль дворца Колхари. Ни прямых линий, ни острых углов; фасад загибается, обманывая взгляд иллюзией перспективы, и оттого кажется грандиозней, чем есть на самом деле, – зрелище это превосходит величием даже реальность. Стены собора неистово чисты: ни украшений, ни деталей, способных придать ему масштаб.

Ни пожары, ни битвы не коснулись его. Ни травинки не растет вокруг него, и лозы не вьются по девственно белым стенам. Полы его – из камня, двери – из железа, потолки – из меди. Успенский собор даже не устрашает: зайти в него – значит оказаться раздавленным пятою собственного ничтожества.

Кейн едва обратил на него внимание.

Подходя к собору, он рассеянно насвистывал, с трудом пробуждая призраки мелодий. Фасад собора чистили подвешенные на канатах послушники: хотя черное масло не осквернило храма, дым пожаров оставил следы копоти на сияющем камне.

– Полагаю, тебе придется закрыть лавочку, – пробормотал он.

С чего бы это? – ответил голос в черепе. Ма’элКот еще существует – он по-прежнему покровитель Империи и по сию пору слышит молитвы своих Детей. Хотя он – лишь составная часть меня, имя Ма’элКот доныне пристало ему.

Таких божеств немало: я суть пантеон. Или ты не понял этого? Паллас Рил отныне тоже часть меня наравне с Ма’элКотом; она будет покровительницей дикой природы, столь любимой ею, и заступницей слабых и угнетенных, подобно тому как скрывает беженцев буйная чаща…

– Господи, ты заткнешься? Если бы я знал, что мне придется выслушивать твой сраный бубнеж до конца дней, я бы, ей-богу, позволил тебе меня грохнуть.

Он подошел к воротам, и жрец в белой рясе под ало-золотой мантией распахнул их перед гостем.

– Именем возвышенного Ма’элКота сие смиренное дитя его приветствует владыку Кейна.

Скривившись, Кейн едва кивнул в ответ на глубокий поклон жреца и прошел мимо, провожаемый печальным:

– Не желает ли владыка Кейн спутника? Провожатого, быть может? Дано ли сему смиренному дитяти направить его?

– Сам найду, – отрезал Кейн и двинулся дальше.

Добраться до святая святых ему не составило труда. Семь лет не столь долгий срок, чтобы изгладилась из памяти наимельчайшая деталь. Он знал святыню как свои пять пальцев: он там умер.

Успенский собор был построен поверх стадиона Победы.