Клинок Тишалла

Был в те дни человек, прежде вмещавший бога. И хотя бог ушел из него, тот человек по-прежнему видел незримое смертным, творил невозможное смертным, проницал мыслью недоступное смертным. Он зрил войну, которую вел темный аггел, и зрил жрецов пепла и праха, но не видел бога, который стоял за ними. Чтобы спасти от войны своих бывших детей, он вылепил себе новую судьбу.

Но бог ушел из него; и даже сверхчеловеческая мудрость не подсказала ему, где лежат пределы его проницательности, силы и ума. Так он открыл дорогу своей погибели.

Иные прежде выходили на бой с богом пепла и праха, многие жители бессчетных миров – больше, чем в силах счесть человек. Среди врагов его в этом мире были Джерет Богоубийца, Панчаселл Бессчастный и Кайел Берчардт. Среди его врагов в мире соседнем были Фридрих Ницше, Джон Браун и Бешеный Конь.

Каждый из них пал жертвой терпеливого, неутолимого голода. Бог убил их во сне.

В тот день, когда темный аггел пошел войною на мир, человек, прежде вмещавший бога, вступил в союз со жрецами пепла и праха…

И уговорил их пробудить своего господина.

1

Недвижный Тан’элКот в одиночестве сидел в стылых сумерках Кунсткамеры. Глаза его мерцали в неровном свечении зеркала, служившего ему монитором. Облокотившись на стол, великан сложил пальцы домиком. На первом этаже его апартаментов окон не было, и, хотя за стенами Кунсткамеры еще только начинался вечер, вокруг бывшего Императора сгущались черные тени. Он был поглощен ожиданием.

Этой минуты он ждал почти семь лет.

Зеркало на столе показывало специальный выпуск «Обновленного приключения». Тан’элКот просмотрел запись, которую Клирлейк демонстрировал мировой публике. Движимый инстинктом политического самосохранения, ведущий с безупречной точностью вырезал все намеки на то, что сама Студия может каким-то образом нести ответственность за эпидемию, защитившись таким образом от исков по обвинению в клевете; в остальном запись шла без цензуры, со всеми омерзительными подробностями.

Тан’элКот отключился от канала. Он уже насмотрелся повторов.

– Совет управляющих, предположительно, тоже, – пробормотал он.

И приготовился ждать.

Секунды проходили быстрей, чем билось сердце.

Он ждал.

И ждал еще.

И еще.

А зуммер все не трезвонил.

Фрактальное дерево мировых линий снова и снова разворачивалось перед его мысленным взором. Ни единого нового цветка, никаких неожиданных поворотов или пересечений не появлялось на диаграмме: будущее прорастало, как должно, из заложенного Тан’элКотом семени.

А Совет управляющих все не откликался.

Просчет был немыслим. Даже полный кретин понял бы теперь, как легко их обошли, даже идиот осознал бы, что выбора не осталось. Даже самая тупая рыба чувствует крючок, застрявший в глотке.

Вскочив, он принялся расхаживать по своему вольеру, потом, рассеянно мурлыча себе под нос, поднялся по винтовой лестнице на верхний этаж апартаментов. Голоса собранных в нем душ нашептывали, что он забыл о чем-то очень важном.

Он одолел последний пролет. Сквозь стеклянный купол над Студией виднелось подсвеченное кровавыми огнями заката облачное небо над городом. Здесь он и провел бо́льшую часть последних шести – нет, уже почти семи – лет, вылепляя в глине и отливая в бронзе образы своего внутреннего мира.

То была жестокая, мучительная, душераздирающая борьба – заставить, научить свои руки воплощать стремления сердца. Всякий раз, когда трескалась неровно остывающая отливка; всякий раз, когда он выцарапывал из-под ногтей серую глину; всякий раз, когда приходилось дотронуться до ножа или кельмы – он сталкивался внутри себя с Ма’элКотом и вспоминал свой великий труд, вспоминал, как он одной лишь волей мысли распоряжался материей. Понимал, как низко он пал…