Клио и Огюст. Очерки исторической социологии

В повествовании появляется Жучка. Единственный персонаж, названный в этой истории по имени. Почему для животного сделано такое исключение? Ни одному персонажу из людей или других животных такой чести не оказано. Это может служить материалом для самостоятельного историко-социологического исследования. Скорее всего, изначально в фольклорном варианте фигурировала не Жучка, а «сучка». Это слово рифмуется со словом «внучка» и хорошо вписывается в ритмический строй произведения. Но при попадании сказки из простонародной среды в более высокую по уровню образования общественную страту лексика ее стала восприниматься иначе. Как известно, слово «сука» или «сучка» может означать как вполне нейтральное понятие – самку животного подвида canis lupus familiaris, т. е. самку собаки, так и весьма экспрессивное ругательство. Понятно, что в сказке имеется в виду первое значение, но контаминация со вторым значением была неизбежна. Если бы внучка позвала не собачку, а кого-то, кого бы можно было назвать словом «сучка» во втором значении, мерное течение сказки приняло бы странный оборот. По счастью, среди эвфемизмов, обозначающих собаку, нашлось сходное по звучанию и количеству слогов слово – обычная собачья кличка «Жучка». Таким образом, сомнительное слово было заменено на понятное и при этом нейтральное.

Вслед за Жучкой появляются кошка и мышка. Таким образом, наш угол обзора значительно расширяется. Мы узнаём о новых объектах и о связи между ними. При этом бег по хронологической ленте резко замедляется, почти останавливается. Сколько прошло времени, пока дед сначала сам делал попытки вытянуть репку, а потом трудился над этим при помощи своих домочадцев? От силы пару часов. По сравнению с хронологической динамикой в первой части сказки это можно считать фактически остановкой.

Остановившись на ленте времени, исследователь делает широкий срез состояния общества, его культуры, на какой-нибудь один момент. Во-первых, это позволяет благодаря всестороннему, широкому сопоставлению единовременных событий и фактов вернее представить себе их взаимосвязь и истинное значение. Во-вторых, рождает некий эффект присутствия, «путешествия» в прошлое, наполненное живыми красками и образами.

Классический пример «тотальной истории» – фундаментальный труд французского историка Фернана Броделя «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II». Принцип тотальности Бродель реализует следующим образом. Он разделяет повествование на три тома. В первом томе рассматриваются «структуры большой длительности» – т. е. факторы, которые в течение столетия практически не меняются. Это географический рельеф, климатические условия, природная среда. Второй том – «структуры средней длительности»: социальная организация, экономика, торговые пути и рынки, производство и сбыт. Эти исторические факторы проявляют более живую динамику, но меняются все-таки не каждый день и год, а могут оставаться стабильными на протяжении десятилетий. И, наконец, третий том – это история в обычном смысле слова, т. е. история событийная: войны, договоры, смена монархов и пр. Однако, будучи изображена на фоне, заданном первыми двумя томами, она воспринимается уже совсем иначе: более глубоко и объемно.

Уже само по себе детальное рассмотрение природных условий Средиземноморья может дать колоритные детали, позволяющие по-новому взглянуть на привычный материал. Например, соседство высокогорных и низменных районов позволило развивать весьма экзотическую сферу экономики: торговлю снегом. Бродель пишет: «Кто не видел горных снегов, задержавшихся до середины лета и “освежающих взор”, как выражается один путешественник? Они мерцают своей белизной на вершине Муласена, тогда как Гранада умирает от жары у его подножия; они цепляются за высоты Тайгета над тропической равниной Спарты; они прячутся в ложбинах ливанских гор или в “ледяных погребах” Хреи. Вот откуда идет длинная история “снежной воды” в Средиземноморье, которой Саладин уже угощал Ричарда Львиное Сердце и которой принц Дон Карлос утолял свою смертельную жажду, томясь в заключении в мадридском дворце жарким июлем 1568 года. В Турции XVI века эта вода была доступна не только богатым. В Константинополе и в других местах, в сирийском Триполи например, путешественники отмечают наличие торговцев снежной водой, кусками льда, шербетами стоимостью в несколько мелких монет. Белой дю Ман сообщает нам, что снег из Бурсы привозили в Стамбул целыми фустами. Эту воду можно было купить в любое время года, рассказывает Бузбек; к его удивлению, янычары пили ее ежедневно, в Амазии, в Анатолии, в лагере турецкого войска. Торговля снегом была столь распространена, что в эксплуатацию “ледяных рудников” вмешивались даже паши: Мехмет Паша зарабатывал на ней, отмечают в 1578 году, до 80 000 цехинов в год»[159].

Впрочем, как отмечал А. Я. Гуревич, событийная линия у Броделя слабо связана с великолепно выписанным фоном. Синтетическая картина дана не в тексте французского историка, а создается в голове читающего.