Клише

– А что такое? Тебе же нравится, когда тебя хотят? – намотав мои волосы на кулак, продолжает удерживать другой рукой мои руки, обдавая щеку горячим дыханием, и пошло потираясь напряженным пахом, отчего у меня по телу проходит дрожь омерзения.

– Прекрати! Ты отвратителен!

– А кто тебе, бл*дь, не отвратителен? –выплевывает, грубо дернув за волосы, отчего у меня в затылке разливается огненная боль, а на глазах выступают слезы, он же продолжает распалять сам себя. – Давай, поведай мне, кто тебе не отвратителен. Расскажи, как тебя твой танцорик трахал. Понравилось тебе? Текла под ним также, как подо мной течешь?

– Убери от меня руки, – задыхаюсь, не в силах поверить в происходящее, но он настолько озверел, что не хочет ничего слышать.

– Рассказывай, с-сука! –цедит пьяно, грубо шаря по моей груди, доводя меня до истерики. – Я спросил, текла под ним? Да или нет? Отвечай, бл*дь!

– Нет! – вырывается у меня рыдание.

– Что нет?

– Пошёл вон, скотина!

– Отвечай!

– Я сказала, нет! – кричу срывающимся голосом, задыхаясь от унижения.

– Лучше бы ты так «нет» кричала, когда он в тебя свой член вставлял. Или у тебя им рот был занят? Он мне рассказывал, что ты классно отсосала ему. Расстаралась что ли?

Застываю каменным изваянием, охренивая с происходящего. От шока не могу издать ни звука. Ловлю воздух ртом, пытаясь осознать этот п*здец, но от боли и ужаса на ум ничего не приходит. Гладышев же, воспользовавшись моим ступором, стягивает с меня трусы до середины бедра, и когда его ледяные пальцы начинают шарить у меня между ног, во мне что-то щелкает. Я понимаю, если он сейчас не остановится, если возьмет меня силой – это конец. С этого дна мы уже не поднимемся. Я многое могу стерпеть. И простить ему могу многое. Мне ли не знать, как от боли кроет? Когда тебя на ошметки рвет от желания уничтожить, растоптать любимого человека; когда от разочарования хочется орать, срывая связки, рыдать взахлеб и совершать немыслимые, совершенно дикие вещи, только бы перекрыть эту пустоту и безнадёжность.

Я все это пережила и знаю. Знаю, как ему хреново; как сомнения рвут на части и как хочется причинить еще большую боль, чтобы хоть чуточку отпустило, хоть самую малость стало легче. Вот только легче не станет. Только больней, противней и невыносимей. Он сам себе будет отвратителен, когда протрезвеет, а я… Я, как и всегда, прощу, но больше не смогу уважать его. А если не будет этого уважения, то не за что будет держаться. Поэтому, не взирая на несправедливость всего происходящего, на гордость, вопящую послать его куда подальше, давлю в себе протест, злость и обиду, замираю в его неласковых руках и всхлипнув, дрожащим голосом прошу:

– Олег, пожалуйста… Я прошу тебя, остановись. Ради бога, остановись! – голос срывается, и я начинаю рыдать. Гладышев замирает, я же сквозь слезы пытаюсь его дожать. – Я ведь люблю тебя, Олеж! Знаю, что тебе очень плохо, знаю, что непросто верить мне. Я все понимаю, родной, но пожалуйста, не надо так… Давай, не будем уничтожать друг друга. Я больше не хочу воевать, я счастья хочу. Простого, человеческого счастья для нас с тобой. Мы ведь можем, ты же знаешь, что мы можем, так зачем вот это?

Словно в ответ на мой вопрос, Гладышев отпускает мои руки и перестает вжимать меня в стену, отступая на шаг, отчего становится легче дышать и в тоже время коленки подкашиваются от нервного напряжения. Собираю остатки сил и заставляю свое дрожащее тело повернуться, чтобы в следующее мгновение утонуть в полном горечи и задушенной боли взгляде. Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза. Слезы, не переставая, текут по моим щекам, но я не замечаю их. Ничего не замечаю, кроме этой агонии в любимых глазах. И у меня внутри все переворачивается от полного осознания, что я сделала со своим мужчиной. Никогда еще я не чувствовала его боль так сильно, так остро, так живо. Сейчас же, он был открытой книгой, в которой я читала все, что он скрывал за маской равнодушия и холода. И боже, как же это больно! Как же невыносимо больно…

Не выдерживаю, подаюсь к нему навстречу и уткнувшись в грудь, обнимаю. Крепко-крепко. Мечтая забрать эту боль себе.

– Прости меня, – шепчу, задыхаясь от слез. – Если бы я могла что-то изменить… Но я не могу, Олеж. Ничего не могу. Даже унять эту боль я не в силах. Только просить тебя о прощении и надеяться, что однажды ты сможешь без оглядки на прошлое оценивать мои поступки. Сможешь мне верить. Всё, чего я хочу в этой жизни – это ты. Счастливый, улыбающийся и спокойный. Больше мне ничего не надо. Ни сцена, ни деньги, ни слава, ни уж тем более, вся эта тусовка. Только ты, любимый! Только ты один…

– Замолчи, – выдыхает он, но я не позволяю ему и слова сказать.