Ключ

— Рожна! — в голос вернулись прежние ехидные интонации. — Совет ей покоя не дает. У нас как? Все семейственно. Не пробьется Рокот в совет — придется весь век по над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу О’ктранском. И жизнь — везде одинаковая... скучная жизнь, прямо скажу, — он повесил голову раздумчиво. — А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.

— Поня-а-атно, — Никита разом вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой его столичной будущности и никак не ожидавшую долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.

— Ясень ее сильно смущает, — продолжил вдруг Лист. — Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот — сам не гам и другим не дам — кое-кому из женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса — глядишь, и успокоится, найдет себе по нраву кого.

Лист снова замолчал, и Никита смотрел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец, Лист хмыкнул, толкнул створку. Мягкий медвяной свет разбавил зеленый сумрак спальни. В центральной комнате уже никого не осталось, стол стоял не прибран.

— Ты голодный небось? — Лист прошел, взял так и не тронутый горшочек, — остыло уж все, погреть?

— Оставь, — Никита тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. — Голод — не тетка, обойдусь холодным.

— Тебе в поход завтра, а ты на ногах еле стоишь. Пойдем погрею, так будет лучше. — Лист устремился на кухню. Никита вяло поплелся следом.

На кухне Лист присел на корточки у низенького шкафчика. Передняя его панель была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены. Лист дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Никита отшатнулся невольно. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь, вынул скорее руку.

— И все. Подождем чуток только, прихват надеть не забыть.

Никита сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок, и составлял единое целое с домом.

— Лист. Что это?

Он засмеялся добродушно.

— Очаг, сердце дома. В каждом поселке — домов по двадцать-тридцать, а то и пол сотни бывает, если земля позволяет, да вода близко. Каждый дом — это ядро, ствол, ветви и корни. Очаг — ядро, комнаты — ствол, переходы — корни, смотровые площадки — ветви. Сплетутся два дома корнями и вот тебе уже поселок.

— Площадка наверху, и очаг... Как вы это делаете?

— Все деревья растут. Дом — это дерево. Только растет он во всех направлениях и очень податлив. — Лист глядел с улыбкой, — неужто и впрямь не знаешь?

— Не знаю, Лист. У нас нет такого.

— Ну, скажем, видит мастер росток дома, — Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провел по переплетениям неодетой рукой, — находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, — рука в рукавице достала из отворившегося очага разогретый ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну гостю, второй зацепил немного рагу, — начинает работу.

Никита машинально ткнул ложкой в дымящуюся массу, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.

— Там обрежет, там привьет, скобы ставить начнет... направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче — когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри все растить легче, — он зачерпнул вторую ложку.

— А ваша? — Никита отправил порцию в рот, — что ваша семья? Вы ж не вдвоем здесь живете?

Помрачнев вдруг, Лист спешно поднялся.

— Вдвоем... Бывай. До завтра. — И ушел. Только дверью в спальню хлопнул.

Никита вновь обернулся к очагу и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что он отдернул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.

Взяв горшочек, он ушел к себе. Почти автоматически прищелкнул пальцами на входе. Вяло и уже разморено присел, доел все, и выскреб дочиста. Мыслей не было, были какие-то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук, чтобы не столкнуть ногами ночью, задвинул его подальше к стеночке, и опустился на покрывавший постель плющ. Жесткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но он был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.

Глава 5