Читаем Ключ от этой тайны (СИ) полностью

  Они сели в парковом павильоне под тентом, заказали себе кофе и вкусные коржики. Дождь барабанил по крыше стеклянными струями и сквозь его пелену виднелись уже тронутые желтизной деревья. Болтали и смеялись, а дождь то усиливался, то затихал.



  Дома Ира тоже какое-то время сидела с книгой, но чтение не шло. На подоконнике стояли розы, и их свет падал на заплаканное окно. Радость наполняла её оттого, что её танец оценён, принят, понравился.





  ***



  Сегодня после обеда росился тонкий дождик. Ира, выйдя на порог библиотеки, раскрыла зонт. Она всегда уходила с работы раньше, так как работала в абонементе неполный день.



  Рядом с библиотекой рос старый клён, который Ира часто наблюдала из окна, когда пила чай или кофе. Клён озяб и устало ронял листья, которые приклеивались к мокрому асфальту, падали в лужи и плыли, будто челны.



  Здание библиотеки располагалась напротив церкви и дома с башенкой, частично скрытых за багряной и зеленовато-жёлтой листвой. Улица от дождя блестела, будто стеклянная, блёкло отражая подъехавший красный трамвай с горящими золотыми глазами фар. Люди, чуть согнувшись, шагали под синими, оранжевыми и серыми зонтами.



  Ира села в трамвай и поехала в школу, чтобы расспросить Елизавету Михайловну, свою учительницу литературы о философе Устименко. Сегодня она не могла найти в библиотеке о нём никакой информации. Она не была уверена, что застанет учительницу, но ей повезло. Та сидела над тетрадями в классе, в котором дежурные ученики домывали пол.



  Учительница обрадовалась Ире. Девушке пришлось рассказать о своей поездке в Вербовск и провале на экзаменах.



  - Ничего, Ира, - успокаивала Елизавета Михайловна, - в жизни всякое бывает. Правильно, что устроилась работать, это не помешает, можно сказать - начала свой трудовой стаж.



  После обмена мнениями о новых учениках, Ира спросила об Устименко.



  Елизавета Михайловна замыслилась.



  - О таком философе я не слышала, - наконец сказала она. - А как его имя-отчество?



  - Не знаю. И бабушка не помнит. Какой-то Т.М. Бабушка говорит, что его в тюрьму посадили. Я и Большой Советской Энциклопедии смотрела - нет.



  - А в Философском словаре?



  - Тоже нет.



  - Впрочем, если он был в заключении о нем может и не быть сведений, - сказала Елизавета Михайловна, задумчиво глядя куда-то в сторону. - Ты знаешь, что. Обратись к Яну Дмитриевичу. Он сейчас историю ведёт после ухода нашей учительницы. Очень эрудированный человек, имеет хорошую в городе библиотеку и много читает. Он заходил недавно, вот буквально минут двадцать назад.



  - Но он же только рисование вёл у нас в пятом классе, - смущённо произнесла Ира.



  - Ну и что? Ты стесняешься? Пойдём вместе!



  Они пошли в учительскую, но там выяснилось, что Спасов только - что вышел.



  Елизавета Михайловна открыла окно в коридоре, и туда сразу влетел запах дождя.



  - Ян Дмитриевич! Подождите минутку. К вам бывшая ученица.



  И сказала Ире:



  - Давай, беги к нему, не стесняйся.



  Ира выбежала на порог и увидела строгую фигуру в тёмном плаще, застывшую под зонтом. Рядом уже стояло такси, в которое собирался садиться Спасов.



  - Ян Дмитриевич, здравствуйте! Вы меня не помните? Вы у нас рисование вели.



  Ян Дмитриевич Спасов был худощавым, подтянутым человеком со складками на щеках. Трудно было определить его возраст, ему можно было дать и сорок, и пятьдесят, а иногда казалось, что он уже целую вечность живёт на этом свете. Он сдвинул кустистые брови.



  - Помню. Тебя, кажется, Ирой зовут. Ирина Крижанич.



  - Да. Ну и память у вас! У меня к вам один вопрос...



  - Тебе в центр? Поехали! А по дороге расскажешь...



  "Волга" развернулась и выехала на центральную улицу, где уже светились витрины магазинов и киоски.



  - О чём собиралась поговорить? - спросил Спасов.



  - Хотела узнать об одном философе.



  - Какой исторический период?



  - Ну, наш, советский. Годы примерно двадцатые - тридцатые. Фамилия Устименко... Инициалы Т.М.



  - А зачем ты хочешь о нём знать? Простое любопытство?



  - Не только. Мой родной дедушка был знаком с ним. Но его самого спросить нельзя, он уже умер.



  Спасов улыбнулся:



  - Иногда бывает, что у умерших тоже можно что-то спросить. При определённых обстоятельствах, конечно.



  Было непонятно, то ли он шутит так, то ли говорит иносказательно.



  Ира почувствовала себя неловко. Зачем ей вообще это нужно? Вбила себе в голову какие-то глупости. Морочит голову серьёзным людям. Ей вдруг захотелось попросить остановить машину.



  Но разрядил накалившуюся обстановку сам Ян Дмитриевич. Он вдруг посмотрел на Иру, очень тепло улыбнулся и сказал:



  - Я знаю этого философа.



  Ире стало как-то легче. И тут Спасов спросил совершенно о другом.



  - Ты пробовала когда-либо белый чай "Дарджилинг"?



  - Что? - не поняла Ира.



  - По-другому он ещё называется "Белый совет".



  - Нет.



  - Я приглашаю попробовать. Поедем ко мне. Там и поговорим.



  Спасов умел убеждать. Ира не могла возражать ему. Она просто верила этому человеку и знала, что с ним удобно и хорошо.



  "Волга" остановилась на старой улице Медоваров у посеревшего от дождя исторического дома, бывшим когда-то во владении какого-то гетмана. Вниз по камням улицы струились, журчали ручейки дождевой воды.



Перейти на страницу:

Похожие книги

Обитель
Обитель

Захар Прилепин — прозаик, публицист, музыкант, обладатель премий «Национальный бестселлер», «СуперНацБест» и «Ясная Поляна»… Известность ему принесли романы «Патологии» (о войне в Чечне) и «Санькя»(о молодых нацболах), «пацанские» рассказы — «Грех» и «Ботинки, полные горячей водкой». В новом романе «Обитель» писатель обращается к другому времени и другому опыту.Соловки, конец двадцатых годов. Широкое полотно босховского размаха, с десятками персонажей, с отчетливыми следами прошлого и отблесками гроз будущего — и целая жизнь, уместившаяся в одну осень. Молодой человек двадцати семи лет от роду, оказавшийся в лагере. Величественная природа — и клубок человеческих судеб, где невозможно отличить палачей от жертв. Трагическая история одной любви — и история всей страны с ее болью, кровью, ненавистью, отраженная в Соловецком острове, как в зеркале.

Захар Прилепин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Роман / Современная проза
Я из огненной деревни…
Я из огненной деревни…

Из общего количества 9200 белорусских деревень, сожжённых гитлеровцами за годы Великой Отечественной войны, 4885 было уничтожено карателями. Полностью, со всеми жителями, убито 627 деревень, с частью населения — 4258.Осуществлялся расистский замысел истребления славянских народов — «Генеральный план "Ост"». «Если у меня спросят, — вещал фюрер фашистских каннибалов, — что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц».Более 370 тысяч активных партизан, объединенных в 1255 отрядов, 70 тысяч подпольщиков — таков был ответ белорусского народа на расчеты «теоретиков» и «практиков» фашизма, ответ на то, что белорусы, мол, «наиболее безобидные» из всех славян… Полумиллионную армию фашистских убийц поглотила гневная земля Советской Белоруссии. Целые районы республики были недоступными для оккупантов. Наносились невиданные в истории войн одновременные партизанские удары по всем коммуникациям — «рельсовая война»!.. В тылу врага, на всей временно оккупированной территории СССР, фактически действовал «второй» фронт.В этой книге — рассказы о деревнях, которые были убиты, о районах, выжженных вместе с людьми. Но за судьбой этих деревень, этих людей нужно видеть и другое: сотни тысяч детей, женщин, престарелых и немощных жителей наших сел и городов, людей, которых спасала и спасла от истребления всенародная партизанская армия уводя их в леса, за линию фронта…

Алесь Адамович , Алесь Михайлович Адамович , Владимир Андреевич Колесник , Владимир Колесник , Янка Брыль

Биографии и Мемуары / Проза / Роман, повесть / Военная проза / Роман / Документальное