Ключ от пианино

Хорошая погода продержалась до именин бабы Веры и незаметно перевалила на октябрь. Ах, какие выдавались еще вечера – звонкие, ясные московские вечера, когда все светло и усыпано теплыми желтыми листьями, рядом раздается мальчишеский смех на футбольной площадке, синеет мокрая дорога и разгорается понемногу дивная игра, веселая синкопа которой слышна прохожему, – один из игроков, то есть он, все же лупит посильнее.

Потом пошли дожди, Бородин устроился на работу в банк и стал приглашать меня в рестораны и бары, тарабары та-рам. Но там с ним становилось сумеречно и скучно, теннисное солнце ушло, я смотрела в меню и не знала, зачем мы встретились?.. Бородин знал наверняка. Ему нужен был чуткий собеседник. Он говорил легко и много, причем уверял меня, что это с ним впервые. И однажды, загнав куда-то в алхимию объяснение того, как лучше всего пить текилу, он выдохнул мне следующее:

– Вообще, есть много опасных энергий. Вот, скажем, любовь. Хоть и не алкоголь, а иногда наносит много вреда.

– Правда? – спросила я, но Бородин не обратил на это внимания, ему неинтересна была ирония, когда он говорил серьезно, а тут он как раз заедал текилу лимоном и собирался говорить об энергиях – куда уж серьезней.

– Любовь, между прочим, – низкая энергия. И может очень заземлить мужчину, – указал пальцем на пол Бородин. Официант сделал вид, что ничего не слышал, принес мне второй мартини и аккуратно поставил блюдечко с замечательными, розовато–зелеными оливками в строгой симметрии от наших опасных энергий.

Мы сидели за крайним столиком в баре гостиницы «Москва», за окном хмурился Александровский сад, накрапывало на стекло что-то грустное. Цветы у окна, помесь хризантем и молодой капусты, надежно заслоняли нас от любопытных пешеходов и туристов, бредущих на Красную площадь.

Бородин уверенно нарисовал для официанта в воздухе кривую в свою пустую стопку, – и стопка снова наполнилась.

– Я через это прошел, два раза. Так что сейчас мне надо быть осторожней. Поэтому я иногда не знаю, как тебе сказать…

– Хм, – отметил чуткий собеседник.

– Кстати, я два раза был женат. Но сейчас не об этом. Сейчас о том, что такое любовь.

Ну, тут мне, конечно, стало интересно.

***

– Вот, представь. Мой первый раз. В смысле, не буквально первый, конечно, я вообще-то в то время уже был женат… То есть, в первый раз женат, но тогда, когда я был женат, я первый раз полюбил по-настоящему…

– На фоне жены, – уточнила я.

– Вот, точно – на фоне, – обрадованно вильнул он ладонью. – Был фон, а на нем появилась любовь, понимаешь?

Я оставила без комментариев.

– Да и вообще… Мы с женой соседи были, друг друга знали сто лет, оба жили на Садовом, ходили на всякие тусовки… Она в Литинституте училась, приятели – писатели, короче, весело. Вот приходит один такой, Мишка, говорит, поэтический вечер у какого-то Федорченко с его курса. «И, как придешь, покажу тебе одну девушку, дай совет, – говорит Мишка… − Сохну по ней, согласилась со мной встретиться…»

Пошли. Показал. Я увидел и погиб, как в той великой песне. И вот что характерно, раньше не верил никогда во все эти «с первого взгляда», думал, ерунда полная, жил спокойно. А тут, чувствую, что гляжу и не могу оторваться… Понимаешь?..

Я и здесь промолчала.

– Ну вот. И при этом – как немой. И при этом… – Бородин поглощал оливки и, захваченный рассказом, выкладывал серые шершавые косточки на то же блюдечко. – …Чувствую, умру, а должен чего-нибудь сказать. А она разговаривает, такая, с Мишкой, на меня вообще не смотрит. Наконец, посмотрела разочек, улыбнулась так медленно-медленно… И тут вылез этот поэт на сцену! И свет в зале выключили. Включают обратно, смотрю – пропала. Пока я ее искал, пока выбежал – такси заворачивает за угол, а там вижу платьице ее белое. Я к Мишке – дай адрес или телефон, хоть чего-нить дай! Он, конечно – да ты что, сдурел? А я сказал, как есть: «Все равно найду, Миш. У тебя нет выбора». В общем, потерял друга, нашел счастье у нее во флигеле… Не, серьезно, в особняке, во флигеле. Тут она, недалеко, в Игнатьевском жила. А жила лучше королевы. Мало того, что никогда не работала, представь только – в школу никогда не ходила. Папа ей учителей на дом приглашал. Папа? Ну, такой вот папа. Мамы не было там… Дочь он в ее честь Лидой назвал. Научил ее на пианино играть, говорить по-французски, все дела… И в доме горничная накрывала на стол, а на ложках – монограмма Юсупова… Ну, я в этом не разбирался тогда, это она мне рассказала… Да хрен с ним, с Юсуповым, понимаешь… – доверительно подался ко мне Бородин, – у меня так не было больше ни с кем, понимаешь?..

Я смотрела на него и не знала, что делать: уйти прямо сейчас или дождаться все-таки десерта, потому что тирамису в этом итальянском баре был академически правильный, и я его уже заказала.

И почему-то вспомнилось, как Верман – кстати, возможно, от скуки, в осеннюю темную рань – решил позабавить дорогих радиослушателей рассказами Чехова и читал их на протяжении трех-четырех эфиров, по рассказу в день.