Ключ Сары

– Последний ее след, имеющийся у нас, это Бон. Возможно, она спаслась, возможно, ее подобрала местная семья и она скрывалась до конца войны под ложным именем.

– Так часто бывало?

– Да. Так выжили многие еврейские дети благодаря помощи и великодушию французских семей или религиозных организаций.

Я продолжала настаивать:

– Вы думаете, Сара Старзински спаслась? Думаете, она выжила?

Он опустил глаза на фотографию прелестного ребенка с робкой улыбкой.

– Я надеюсь. Теперь у вас имеется вся информация, которую вы искали. Вы знаете, кто жил в вашей квартире.

– Да, – сказала я. – Спасибо, большое спасибо. Но я по-прежнему спрашиваю себя, как семья моего мужа могла жить в таком месте, зная, что Старзински были арестованы. У меня это не укладывается в голове.

– Не судите их слишком поспешно, – предупредил меня Франк Леви. – Конечно, многие парижане проявили редкое равнодушие, но не забудьте, Париж был под Оккупацией. Люди боялись за свою жизнь. Это было весьма специфическое время.

Выйдя из его кабинета, я вдруг почувствовала себя уязвимой и беззащитной. Я чуть не плакала. Этот день меня совершенно вымотал. Я была буквально опустошена. Как будто мир сжимался вокруг меня и давил со всех сторон. Бертран. Ребенок. Невозможное решение, которое я должна принять. Разговор с мужем, который предстоял мне сегодня вечером.

А еще загадка квартиры на улице Сентонж. Переезд семьи Тезак сразу после ареста семьи Старзински. Мамэ и Эдуар, не желавшие говорить об этом. Почему? Что тогда произошло? Почему они не хотят рассказать?

Пока я шагала в направлении улицы Мабёф, на меня нахлынуло нечто огромное и необъяснимое.

Вечером я встретилась с Гийомом в «Селекте». Мы устроились внутри, рядом с баром, подальше от шумной террасы. Он принес книги. Я была счастлива. Именно их я и искала, но безуспешно. Особенно одну, о лагерях в Луарэ. Я горячо его поблагодарила.

Вообще-то, я не собиралась делиться с ним своими сегодняшними открытиями, но все получилось само собой. Гийом внимательно меня слушал. Когда я закончила, он заметил, что бабушка рассказывала ему о квартирах, реквизированных после облавы. Некоторые из них полиция опечатала, но через несколько месяцев или лет печати были сломаны, когда уже стало очевидно, что никто сюда больше не вернется. По словам его бабушки, полиция обычно действовала при содействии консьержек – те всегда мигом находили новых жильцов. Возможно, так произошло и с семьей родителей мужа.

– Почему для вас это так важно, Джулия? – спросил под конец Гийом.

– Я хочу знать, что случилось с той девочкой.

Он внимательно посмотрел на меня. Взгляд его был глубокий и серьезный.

– Понимаю, но будьте осторожны, расспрашивая семью мужа.

– Я уверена, что они от меня что-то скрывают. И хочу знать, что именно.

– Будьте осторожны, Джулия, – повторил он, улыбнувшись, хотя глаза оставались по-прежнему серьезными. – Нельзя безнаказанно играть с ящиком Пандоры. Иногда лучше оставить его закрытым. Иногда лучше ничего не знать.

Утром меня об том же предупреждал Франк Леви.

Минут десять Жюль и Женевьева метались по всему дому, как обезумевшие животные, ломая руки и не говоря ни слова. Казалось, они были в отчаянии. Они попытались переместить Рашель, отправив ее вниз, на первый этаж, но малышка была слишком слаба. В конце концов они решили оставить ее в кровати. Жюль всячески старался успокоить Женевьеву, но без особого успеха. Она то и дело падала в кресло или на ближайший диван и заливалась слезами.

Девочка ходила за ними по пятам, как встревоженная собачонка. Они не отвечали ни на один ее вопрос. Она заметила, что Жюль все время поглядывает то в сторону входной двери, то в сторону забора, то в окно. Девочка чувствовала, как в сердце закрадывается страх.

Когда наступила ночь, Жюль с Женевьевой уселись друг против друга у камина. К ним вернулось самообладание. Лихорадочное беспокойство отступило. Однако девочка видела, что руки у Женевьевы дрожат. Оба старика были бледными и не отводили глаз от огромных настенных часов.