В какой-то момент Жюль повернулся к девочке и мягко с ней заговорил. Он велел ей снова спрятаться в подвале, забраться за большие мешки с картошкой и как можно лучше укрыться за ними. Спросил, все ли она поняла. Это очень важно. Если кто-нибудь залезет в подвал, она должна стать абсолютно невидимой.
Девочка закаменела:
– Немцы придут!
Прежде чем Жюль или Женевьева успели сказать хоть слово, залаял пес. Они подскочили. Жюль сделал знак девочке и открыл крышку погреба. Она немедленно послушалась и скользнула в темноту подвала, пахнувшего плесенью. Она ничего не видела, но в конце концов в самой глубине нащупала мешки с картошкой. Почувствовала под пальцами грубую джутовую ткань. Мешков было много, их навалили друг на друга. Она раздвинула их, чтобы пролезть вглубь. Один из мешков раскрылся, с дробным шумом вывалилось все его содержимое. Она торопливо зарылась в картошку.
Потом она услышала шаги. Тяжелые и размеренные. Она слышала такие же в Париже, после наступления комендантского часа. И знала, что они означают. В родительском доме она смотрела в окно, отогнув краешек крафтовой бумаги, приклеенной к стеклу, и видела людей, которые патрулировали слабоосвещенные улицы, – людей в круглых касках, с заученными движениями.
Те же шаги. И направлялись они прямиком к дому. Человек двенадцать, насколько она могла разобрать. До ее ушей донесся мужской голос, чуть приглушенный, но вполне слышный. Он говорил по-немецки.
Значит, они здесь. Они пришли забрать их, Рашель и ее. Девочке вдруг неудержимо захотелось облегчить мочевой пузырь.
Она чувствовала шаги прямо над своей головой. Звуки разговора, которые она не могла различить. Потом голос Жюля:
– Да, лейтенант, есть, здесь больной ребенок.
– Больной ребенок, но, разумеется, арийский? – продолжил чужой горловой голос.
– Больной ребенок, лейтенант.
– Где она?
– На втором этаже. – Голос Жюля стал совсем глухим.
От тяжелых шагов задрожал потолок. Потом по всему дому разнесся пронзительный крик Рашель. Немцы вытащили ее из кровати. Дальше слышны были только тихие стоны. Рашель была совсем не в том состоянии, чтобы сопротивляться.
Девочка заткнула руками уши. Она не хотела ничего слышать. Это было выше ее сил. В такой тишине она чувствовала себя защищенной.
Лежа под картошкой, она увидела пробившийся слабый лучик света. Кто-то откинул крышку люка и собирался спуститься по лесенке, ведущей в подпол. Она убрала руки от ушей.
– Там никого нет, – говорил Жюль. – Малышка была одна, когда мы нашли ее в собачьей будке.