Ключ Всех Дверей. Бракирийский след (СИ)

Лионасьенне медленно шла, опираясь о стену практически всем больным, усталым телом. Ноги подкашивались и разъезжались, перед глазами всё кружилось и плыло, но страшнее было ощущение пустоты, разрывающее изнутри и жгущее снаружи. Лионасьенне слишком хорошо понимала причину, природу этой тоски, и бороться со слабостью тела было легче, чем с тоской. Врач надеялся, что по мере удаления увечного лекоф-тамма прочь от их корабля ей станет легче.

– Она ведь не ранена, ни один удар не добрался до сердечника. Это следствие высокой степени синхронизации, на неё спроецировались повреждения, полученные машиной, и продолжают проецироваться.

Лионасьенне понимала, что, видимо, она должна как-то прекратить это, ведь её машина летит сейчас к месту своей гибели, и будет, наверное, как-то неправильно, если она унесёт жизни сразу двух пилотов… Но к сожалению, она видела тому только один способ. Здесь, совсем рядом, она чувствовала лекоф-тамма Илкойненаса – не получивший никаких существенных повреждений, он влёк её своей здоровой, успокоительной пульсацией, это могло её излечить, перебить эту связь…

Илкойненас поймёт. Он ведь летел сюда единственно для того, чтоб не дать ей умереть… При воспоминании об этом Лионасьенне грустно улыбнулась. Сперва она думала, что его симпатия – обычный интерес мужчины к женщине, и очень злилась на него. Но нет, это другое, чему и определение подобрать сложнее, по крайней мере, сложнее выразить словами… Уважение, сострадание… Ответственность даже, быть может… Она остановилась у последних дверей, переводя дух – волна от лекоф-тамма была почти осязаемой.

Всё ощущается совсем иначе, чем при первом соединении с её прежней машиной. Хотя это соединение будет тоже первым, но у лекоф-тамма уже был другой пилот до неё, и у неё уже была другая машина. Будет в чём-то легче, в чём-то тяжелей. Но машина не отторгнет, совершенно точно, не отторгнет…

Удивительное это ощущение – просыпаться с кем-то рядом, думал Вадим. Именно так рядом… Не братья, засыпающие кучкой на сдвинутых кроватях в комнате Гани и Уильяма, потому что в Вадимовой комнате Лаиса затеяла ремонт, и пользуясь возможностью, старшие братья наперебой травят младшему страшные истории, которых бог знает где уже успели нахвататься, и впечатлительный Вадим – ему было лет семь, это было ещё на Минбаре – жмётся то к одному, то к другому, а они пакостно хохочут… Не дети. Двое взрослых людей, а не мальчишек, заснувших обнявшись, потому что с непривычки в палатке засыпать холодно. У них с Симо, усмехнулся Вадим, конечно, тот поход не оброс такими пикантными подробностями, как у Илмо… Может быть, потому, что были они младше, хотя кроме страшных историй уже и другими, «особыми», обменивались… И к девчачьим палаткам бегали отнюдь не подсматривать, а устраивать засады с целью напугать. Ну, а «особые истории»… Вадим улыбнулся, вспоминая. Позже он узнал, что такие есть свои у мальчишек и свои у девчонок, одна из тех тайн, которыми не принято делиться с другими группами, так же, как местами сборов – где-нибудь в ветхом домике, а зачастую и самостоятельно построенном шалашике в лесных зарослях. Какие-то основы у этих историй жизненные, какие-то почёрпнуты из книг, фильмов, соответствующим образом обработаны детской фантазией, и в общем-то, сродни страшным историям, только упор не на ужасы, а на любовную линию. Так забавно было вернуться к этим историям в курсе подростковой психологии в университете… Интересно будет спросить как-нибудь, какие из них были любимыми у Илмо…

Вадим повернулся, разглядывая спящее лицо Илмо. Который уже раз они ночуют в одной комнате, в одной постели, и теперь даже странно от того, что такой особый смысл этого проявился только сейчас… Илмо тридцать лет, между ними семь лет разницы. Тогда, когда они только познакомились, это, конечно, казалось очень много… Гане, правда, было столько же, но Ганя-то взрослел на его глазах, Ганя был всегда, Ганя – брат… А перед Илмо и он, и Уильям робели. И так удивительно было каждый раз, когда Илмо, со всей серьёзностью старшего и местного, организовывал для них поход в парк или музей, и крепко держал за ручонки Вадима и Элайю, чтобы не потерялись в толчее… Им с Уильямом казалось, что такому большому, почти уже взрослому должно быть скучно и неинтересно возиться с малышнёй, он ведь не брат, он не обязан… Потом они узнали, что Илмо – вожатый, он помнил, как Илмо сам объяснял им значение этого слова. Это было незадолго перед тем, как их определили в школу. И было несколько обидно, что Илмо вожатый в классе Эла, а не у него или хотя бы Уильяма. Мысли плавно перешли к школе…