Ключи Марии

– Прекратите придираться. Мы работаем в редакции «Кра– ківських вістей» и тесно сотрудничаем с немецкими властями. Вот мое редакционное удостоверение. Арета, покажи им свое!

Арета протянула свою корочку. Полицейские мгновенно сникли, стушевались. Ведь в редакции государственной газеты евреи работать не могли. Они вернули документы и молча вышли.

Во время всей этой сцены, в то время как Олеся едва не трясло от возмущения, Арета вела себя вполне спокойно и иногда даже приветливо улыбалась. Патруль пошел дальше, а пассажиры в вагоне выстроились к выходу. Проводник открыл дверь. Вдоль перрона прохаживались эсэсовцы и внимательно осматривали выходящих из поезда. Вагоны открывали не все сразу, а по очереди, чтобы эсэсовцы могли убедиться, что вышли все, потом проводники запирали каждый вагон за последним пассажиром. За их спинами раздался отчаянный мужской крик, кого-то схватили, через минуту уже закричала женщина.

Людской поток влился в помещение вокзала. Когда набилось довольно много людей, полицейские закрыли входную дверь. Перед выходом из помещения стоял стол, за которым сидели эсэсовцы. Пассажиры должны были показывать документы и раскрывать перед ними свои сумки.

– Надо спрятать фонарики, – шепнул Олесь Арете. – Иначе догадаются, куда мы отправляемся.

Она кивнула, вынула фонарик и отдала ему. Он опустил оба фонарика в карман куртки.

Немцы приказали разделиться на две очереди: мужчины справа, женщины слева.

– Подходите по одному, показываете аусвайсы, билеты и раскрываете багаж для осмотра, – громко пояснил полицейский.

На мгновение притихшая толпа снова зашумела, засуетилась. Полицейские заглядывали в каждую сумку и в каждый чемодан, перебирали руками содержимое, затем кивали на дверь, и человек мог покинуть вокзал. Олесь положил свой полупустой рюкзак на стол. Полицейский, осмотревший уже множество набитых сумок и чемоданов, недоверчиво поднял на него глаза. Потом покрутил в руках нож, вытащенный из рюкзака, бросил его обратно и снова поднял на Олеся вопросительный взгляд. Затем спросил:

– А что в куртке?

Олесь заволновался. Рука потянулась к карману, а он лихорадочно думал, что бы ответить, но в голову ничего подходящего не приходило, а ведь надо хотя бы придумать, как объяснить, зачем ему сразу два фонарика? Полицейский спокойно ждал. Вдруг рядом остановилась Арета, уже прошедшая контроль.

– Там ничего нет. – твердо сказала она.

Полицейский посмотрел на нее с неожиданным уважением, пожал плечами и кивнул Олесю на дверь. Олесь взял рюкзак и вышел, чувствуя, как ноги почти не слушаются его, заплетаются, как у пьяного. На улице он вдохнул полные легкие влажноватого предвечернего воздуха.

– Пойдем, – подтолкнула его Арета. – Нечего ворон ловить.

– Что это было? – ошарашенно спросил Олесь.

– Ничего особенного. У меня такое уже не раз получалось. Но злоупотреблять не стоит, в другой раз может и не сработать.

Город Сянок служил перевалочным пунктом для беженцев с востока. В нескольких лагерях для взрослых и одном для детей, как и во всем городе, кипела бурная жизнь.

– С наступлением сумерек отправимся в горы, – сказала девушка. – А пока можем посидеть в кабачке.

Предложение посидеть в кабачке обрадовало Олеся, после нервного стресса на вокзале он явно нуждался в отдыхе. Заказал себе пиво, Арета попросила кофе. Еды в кабачке не оказалось. Они молча пили каждый свое и смотрели в окно. Монахини вели по улице детей в вышиванках.

– Сиротский дом, – сказала Арета. – Там есть и переодетые еврейские дети.

– У тебя талант ясновидящей! – улыбнулся он.

– Это как вспышка света. На одно мгновение. Потом все гаснет.

– Привет, Олесь! – раздалось над головой, Олесь оглянулся и увидел своего бывшего товарища-соученика. Тот подсел к ним, тоже заказал пиво и рассказал, что прошлой ночью перебрался с советской стороны.

– Если вы собираетесь туда, – сказал он, – то я бы вам не советовал. Неделю назад я был в окрестностях Любачева. Немцы уже подтянули войска и технику. К северу от гор нельзя приблизиться к границе ближе, чем на двадцать километров. Единственное окно для перебежчиков – горы. Со дня на день немцы пойдут в наступление. Так что лучше туда не соваться, никто не знает, что «советы» начнут делать, когда возникнет паника. Наших арестовывают целыми пачками. Все тюрьмы во Львове забиты.

Олесь не знал, можно ли ему доверять и сказал в ответ, что они и не собираются второй раз попадать в тот же ад, просто ждут друзей, с которыми условились тут, в Сяноке, встретиться. Пользуясь случаем, он спросил, слышал ли тот что-нибудь о его отце.

– Не только слышал, но и видел его. Я вчера ждал девушку, она как раз ему зачет сдавала. Я ее пытался уговорить бежать со мной. А она уперлась и осталась. По крайней мере, я убедил ее уехать в деревню. Не знаю, послушалась ли.

– Значит, еще вчера с ним ничего не случилось, – тихо проговорил Олесь.

– Нет, говорю же… А, кстати, – улыбнулся он. – Вот вчерашняя львовская газета. Там есть статейка о нашем университете, а в ней и про твоего отца.

Он положил на стол сложенный вчетверо номер «Вільної України» и попрощался.