Ключи от дворца

Алексей не пережил в войну всего того, что пережил Фещук, но и многим другим, кто шагал сейчас в строю, пока не довелось видеть и знать то, что успел увидеть и узнать Алексей. Все-таки за плечами Северо-Западный! И потому этот ритмичный, неспешный, расписанный в вышестоящих штабах темп марша не вызывал у него какого-либо нетерпеливого зуда. То, что их дивизию вот так, одним махом, перебросили через добрую тысячу километров сюда, в сердцевину России, уже само по себе внушительно о чем-то говорило. Вряд ли это просто очередная смена частей, перестановка их. Для этого, пожалуй, нашлись бы войска и где-либо поближе. Но тогда что же? Предпринимаемое исподволь, в предвидении летней кампании, подтягивание и сосредоточение? Трудно, да и не ему гадать. И однако брезжила пока еще безотчетная вера, что его, Алексея, доля пройдет не околицами войны… И ничто не уйдет, ничто не минует, не обнесет его война своей полной и увесистой чашей. Вместе со всеми осушит ее до дна. Эта вера сообщала телу, каждому движению, каждому шагу взбодренную, приятную легкость. И та физическая нагрузка, которую приходилось нести на марше по размытой весенней распутицей, чавкающей под ногами грейдерке, казалась ему недостаточной. Шел то в голове колонны, то переходил в задние ряды в снова по обочине дороги нагонял впереди идущих.

— Споем, пехота? — памятным голосом Мараховца пригласил Алексей шагавших, когда дорога пошла посуше, бугром. — Кто посмелей? Затягивай!

Как бывало часто и там, в Ташкенте, никто не отозвался.

— Отмалчиваетесь? Что ж, придется на почин самому.

…Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи!
Видишь, облако клубится —
Кони мчатся впереди.

Голос был у него неважнецкий, нечто среднее между тенором и баритоном, хотя однажды на семейном вечере забойщиков, когда не приехали артисты областной филармонии, он исполнял даже «Черную шаль», само собой не обольщаясь выпавшим в тот вечер успехом. Если бы запел Лембик, хлопали бы, наверное, еще сильней. Но сейчас был польщен. Подхватили дружно, даже присвистнули:

Э-эх, тачанка-ростовчанка!..

К Телешеву, небольшому селу с опрятными, веселыми хатками, раскинувшемуся на взгорье, дорога завиляла петлями по каменистой осыпи, на середине подъема раздваивалась, одна пошла в обход. Дали команду на перекур, чтобы подождать Фещука, вызванного к командиру полка.

— Ишь, выплясывает джигит! — проговорил Замостин, кивая на показавшегося вдали всадника.

Срезая дорогу, комбат направил коня выпасом, и на зеленевшей толоке молодцеватая, взгоряченная пробежка каурого скакуна выглядела действительно красивой. Фещук понимал это и сам; картинно описав перед поджидавшими его офицерами безупречную дугу, круто осадил коня.

— Пойдем левее, на Лебедянь. Там и ночевка. Здесь, в Телешеве, и без нас все овины забиты.

Когда взошли на взгорье, только черная точка мельтешила на дороге почти у обреза горизонта. Фещук спешил узнать, что это за Лебедянь, где предстояло разместиться батальону.

После Телешева рельеф местности резко изменился. Заветвились овраги, и дорога ныряла в ложбины, перебиралась по хлипким деревянным мостикам, взбиралась по крутым склонам балок. Все это напоминало хорошо знакомое — шоссейку от Нагоровки до Дебальцева. Но те, знакомые, балки донецкой степи, когда-то давным-давно взломанные напором тектонических жил, так и замерли навечно, нерушимо со своими каменными уступчатыми стенами; заросли терном, шиповником, бересклетом, и уже никакие ливневые потоки, бушевавшие на дне, не могли больше ничего поделать с твердостью вставших на их пути пород. А здешние овраги, легко расправившись с верхними рыхлыми слоями чернозема, набираясь от дождя к дождю, от весны к весне новой яростной силы, упорно гигантскими осьминогами углублялись дальше и дальше и, казалось, разрастались своими щупальцами на глазах. Где уж тут удержаться на их зыбких обрывистых склонах какому-либо кусту; разве только реденькая повилика робко попробует зацепиться за землю, прижаться к ней листочками, да и то ненадолго — до первого дождя, который хлестнет, смоет ее вниз. И все-таки чем-то она начинала привлекать сердце Алексея, эта ранее малознакомая срединная российская земля… Чем? Возможно, как раз этой своей черноземной сытой плотью, которая, даже будучи изранена оврагами, по-прежнему казалась неиссякаемо щедрой, готовой вновь и вновь в свой срок одарить людей хлебом, травами, ягодами, цветами…

— Кто из этих мест? Есть здешние? — пропустив вперед несколько рядов второй роты и подравниваясь к идущим, поинтересовался Осташко.

Переглянулись, но не отозвались.

— Неужели нет никого?

— Был бы кто-нибудь, вам не пришлось бы и спрашивать, товарищ капитан. Сам бы наверняка не стерпел, подошел и на побывку попросился бы, — шутливо заверил белолицый, разгоряченно сдвинувший на затылок ушанку красноармеец. — Как солдату пройти мимо своей хаты?

— Да уж ты, наверное, и чужой не миновал, если бы юбку во дворе приметил, а, Рында, признайся?