Ключи от дворца

Вернулся в штаб. Ночное прохладное небо, тишина, та льдистая предвесенняя свежесть, которая в эти поздние часы ощущается особенно остро, взбодрили. Снял полевую сумку, шинель и, приткнувшись к потрескивающей плошке, стал писать письмо Вале. Счастливая Вологда с ее сугробами, библиотекой, горенкой в скворечнике ушла теперь в ту же даль, что и Ташкент, и Старое Подгурье. И только этому вырванному из тетради листку бумаги можно было поверять свои непостижимые рассудком, питаемые родником сердца ожидания и надежды.

6

Дивизия, что выгрузилась на станции «Лев Толстой», остановилась лишь после того, когда далеко позади были оставлены Лебедянь, Ефремов и на сменившихся командирских картах следующим ближайшим райцентром обозначился Новосиль. Но до него километров двенадцать не дошли. Свернули чуть в сторону, к небольшим деревенькам, разбросанным по увалистым склонам долины. Когда-то она являлась, наверное, руслом реки, а сейчас здесь подавал голос, по-апрельски лепетал и тренькал только ручей; правда, разлился и подбирался талыми водами выше голенищ. В безлюдной, полуразваленной — тут уже начиналась прифронтовая полоса — деревеньке и обосновался батальон Фещука. Здесь же на третий день и узнали, в чье подчинение наконец-то попала дивизия. Узнали не от вышестоящих штабов — связь только налаживали, — а от кольцевой полевой почты. Девчата с промчавшейся полуторки сбросили дежурному по батальону пачку газет, и он принес их Осташко. Развернув сверток, Алексей сразу же обратил внимание на эту незнакомую ранее газету.

— Смотри, майор, что-то новенькое… Любопытно, — протянул он комбату газету — двухполоску с заголовком «За Отечество!»

— А, старые друзья! Узнаешь, Замостин? — неожиданно заулыбался Фещук. — Вот где, оказывается, встретились! Это же шестьдесят третья армия, наша резервная, вологодская, брусничная и грибная…

— Как, да ведь шестьдесят третья уехала на Северо-Западный, — удивился Алексей.

— А что ей сейчас там делать? Болота мерять и леших считать? Сюда, сюда ее, голубушку. Здесь, наверное, лето будет пожарче. Ну-ка почитаем, на что нас нацеливают? Так, так… «Умей маскироваться…», «В ночном поиске…», «Лопата — друг солдата…», «Боевая подготовка бойца…», «Ветераны делятся опытом…». Все правильно, как и полагается. Попал бы этот номерок в лапы какого-нибудь гитлеровского генерала, ни черта бы он не понял…

— А ты понял? — недоверчиво спросил Алексей.

— Я? Еще бы! Перелопачивай, Фещук, землицу, начинай весенне-полевые работы, переползай, маскируйся… А ты, Осташко, оборудуй вместе с Замостиным свою наглядную агитацию и пропаганду…

— Я думал, что ты и в самом деле что-нибудь между строк прочел, — даже несколько разочарованно протянул Алексей.

— А разве не прочел? Тебе этого мало? Говорю же, что можешь хоть заново строить здесь свой Дворец культуры.

— Насчет Дворца не знаю, а если бы баньку успеть соорудить, было бы неплохо.

— Успеешь, гарантирую.

Все эти овраги, балочки, криницы, стежки и долы, луговины и косогоры, которые отныне стали просто расположениембатальона, разумеется же, издревле имели и продолжали иметь свои собственные, не схожие ни с какими другими имена. Но теперь они, словно заколдованные, укрылись за семью печатями. Те, чьи босые пятки вытоптали эти дорожки, кто в ночном раскладывал костры на толоке, кто пускал по ручьям хитроумно сооруженные из бересты баркасы и вскопал под грядки приткнувшуюся на склонах неудобь. А армейская домовитость поскупее — первое учебное поле, второе, сборный пункт, стрельбище, линейка, медпункт… Вот только разве луг на выходе из ложбины окрестили позатейливей — Бахваловским… Во славу батальонного повара! Здесь нашлись для его котла щавель, дикий лук, чеснок. Стены двухоконной избушки, где расположился штаб батальона, Трилисский в первые же дни густо обвешал расписаниями, планами-календарями боевой и политической подготовки, графиками дежурств и суточных нарядов.

Но порой совсем иная жизнь, некогда здесь обыденно и мирно утвержденная, вдруг да и напоминала о себе.

Как-то Алексей возвращался с политзанятий из второй роты, которая размещалась поодаль от остальных, в старых, оставшихся еще от сорок первого года блиндажах. Уже свернул было на дорожку, что вела к штабу, когда заметил поднявшегося из-за той стороны холма, где располагались хозяйственные службы, Чаплю. Увидел замполита и старшина и, срезая дорогу, заспешил навстречу. Чем-то явно взволнован, определил издали Осташко, но вроде бы ничего худого, улыбается.

— Товарищ капитан, омшаник нашли, — запыхавшись, выпалил он. На лице прямо-таки восторг. — Ребята из второй роты думали, что погреб заваленный, полезли посмотреть, а там омшаник… самый настоящий…

— Постой, постой… Толком скажи, что за омшаник?

— Ну, который для пчел… Зимовка ихняя. Семь ульев. Пасека, одним словом — мед!..

— А хозвзвод уже и облизывается? — недоверчиво произнес Алексей. — Там, наверное, после таких морозов не то что пчел, а единого трутня нет…