Клювы

Корней скинул провонявшую пожаром рубашку, стянул джинсы и футболку. Помешкав, избавился от трусов.

— Да тебя надо откармливать, малыш! — Камила плеснула в него студеной водицей.

Оксана улыбалась и наблюдала за Корнеем. Померещилось, или она смотрела прямо туда?

Волна окатила ступни. Корней заохал.

Вошел: по щиколотки, по колени.

— Не дрейфь, — сказала Камила. — Мигом привыкнешь.

Оксана омыла лицо; сквозь воду проступали полукружья грудей, темные монетки сосков. Корней почувствовал, как твердеет и увеличивается член. Он повернулся к берегу и поспешно заслонил гениталии.

— Идемте с нами.

— Ни за что… — пробурчал Филип.

— Идем, идем! — подначивала Камила. — В твоем возрасте закаляться полезно.

— Слышали анекдот? — Филип полил дрова горючим. — Моему отцу восемьдесят, и он купается в проруби. Мы с мамой задолбались лечить старого дурака.

— Ха-ха.

Корней развел руки в стороны и спиной рухнул в озеро. От холода в голове словно вспыхнуло очищающее синее пламя, испепелило, пускай ненадолго, ужасающие образы и тоскливые мысли.

Так в детстве он прыгал с моста, чтобы в илистой реке перестать бояться отчима, перестать ненавидеть мать.

— Да вы все синие, — заметил Филип. — Как твои яйца, парень?

— Н-н-нормально, — ответил Корней, чья мошонка пыталась втянуться в тело.

Оксана подплыла сзади и притиснулась к нему:

— Погрей меня.

Он ощутил кожей мягкое и полное, живое. Оксана дрожала, окоченевшие руки скользнули по его торсу и легонько, как бы случайно, коснулись пениса, скукожившегося от перепада температуры.

— Ты красивый, — шепнула она, — ты самое хорошее, что у меня было…

Импульсивно оттолкнувшись, оставив его переваривать комплимент, Оксана поплыла к Камиле.

Птичья стая летела клином над шуршащими соснами.

— А сходим-ка мы с дядей Филипом в магазин, — сказала Камила, отряхиваясь. И подмигнула Корнею. — На полчаса, а то и минут на сорок.

5.7

Они выехали за город, когда в сумочке мертвой женщины завибрировал телефон. Женщина развалилась на заднем сиденье «фольксвагена». Из глазницы торчала отвертка. Выбросить труп не дали лунатики, ошивающиеся на причале.

— Звонят, — сказал Томаш.

— Слышу! — цыкнул Адамов.

Он хмуро смотрел на кожаную сумочку фирмы Michael Kors. Томаш вел автомобиль. Постоянно чесался, ужасно нервируя Адамова.

С парома они спасались вплавь и промокли до нитки. «Не хватало сдохнуть от пневмонии…» — скрипел зубами Адамов. Мутант и его доходяги уничтожили убежище. Адамову было плевать на придурка-сержанта и полусумасшедшего американца, равно как и на торчка Вика, и четвертого выскочку. Но ему нравилась сауна, нравились сигары капитана, китель и связанная телка в ВИП-каюте.

Звонивший был чертовски настырен.

«Абонент вне зоны досягаемости, — подумал Адамов, — у абонента в башке крестовая отвертка».

Он усмехнулся собственной шутке.

Взял сумочку и вытряхнул содержимое на колени. По полу рассыпались тушь, помада, упаковка салфеток. Телефон блеснул фальшивыми камушками.

Звонивший использовал приложение «Фейсбук», но его имя не отобразилось на экране.

— Капитан…

— Не отвлекайся! — огрызнулся Адамов.

Он понимал, что Томаш не виноват в случившемся на пароме, но услужливая морда официанта начинала его бесить. В казино под руководством Адамова работали такие: лижут зад, но лишь пошатнись, дай слабину — разорвут на части.

«Нет, — подумал Радек Адамов. — Это я здесь буду рвать».

Он помассировал шею. Провел пальцем по экрану.

В прямоугольнике возник мужчина: нос картошкой, мясистые губы, щетина усов.

Кусака.

Адамов не знал настоящего имени Кусаки — прозвище он дал ему сам. Стояла середина восьмидесятых, Адамов жил в Брно, Кусака обитал где-то по соседству. Радек встречал его, маршируя в школу. И всегда старался обойти стороной, затаиться в кустах или сделать вид, что спешит.

Кусака был городским дурачком (пиджаки на размер больше, чем надо, кепка с поломанными козырьком, козявки в ноздрях). И он не пропускал мимо себя ни одного ребенка в возрасте от нуля до четырнадцати лет. Завидев прохожую с грудничком, садился на хвост и провожал, улюлюкая и мурлыча в коляску, пока мамаша не рекомендовала отвалить. Детей постарше он преследовал несколько кварталов. При этом ничего дурного и зазорного не делал, просто сюсюкал, вставляя между слов коронное «кусь».

— Маленький халосенький, — говорил он. — Кусь, такой умненький мальсик, халосие осенки, кусь, слусайся маму, халясе кусяй.

Пах Кусака пыльными кладовками, сиропом от кашля и лежалой колбасой.

Он склонялся низко-низко к опешившему Радеку (каждую пору видно) и часто дышал. Руки держал сцепленными за спиной. Кто-то из идущих мимо взрослых мог прикрикнуть незло: «Отстань от мальчишки!» — и Кусака нехотя отставал. Вертел непомерно большой головой, замечал новую цель:

— Кусь, халосенький мальсик…

Он был смирным, на первый взгляд.