Клокотала Украина (с иллюстрациями)

— Я не о том: я хочу сказать, что шляхта не захочет иметь королем слишком сильного, храброго или умного человека. Ей был бы только щедрый да пышный, потому как среди неурядиц ей живется лучше, нежели при добром порядке. О таком короле она и думает.

— А это следует знать, какого короля хочет шляхта, — сказал Хмельницкий. — Пане Капуста, надо, чтобы наши глаза и уши были и в Валахии, и в Венеции, и у турецкого султана, а в Варшаву, полагаю, надо послать депутацию. Пускай заверит сенат, что мы боролись только против нарушителей королевской воли.

— А чтобы придать больше веса, — сказал Золотаренко, — надо написать жалобу королю. Словно бы мы и не слышали про его смерть.

— Тогда партия канцлера Осолинского вся будет за нас. Они утрут нос Яреме Вишневецкому. Ишь какой мститель нашелся!

На том и порешили. В депутацию назначили полковника Федора Вешняка и знатных казаков Лукиана Мозырю и Григора Болдарта.

В письме к королю, рассчитанном на то, что оно попадет в руки сенаторам, Хмельницкий сначала изложил все утеснения, какие терпели казаки от старост, державцев, панов, от их арендаторов, творимые в противность королевской милости, ибо только и слышно было: «Мы вам покажем короля, такие-сякие сыны! Помогает вам король?» Казакам не стало, мол, жизни, а когда терпеть уже было невмочь, начали бросать жилища и ушли куда глаза глядят. Когда же коронный гетман стал преследовать казаков и на Запорожье, куда они бежали, да еще угрожал стереть звание и род казацкий, то гонимые вынуждены были искать помощи и защиты у крымского хана. Депутации была дана писаная инструкция в четырнадцать пунктов. Главные из них — просить о доведении количества реестровых казаков до двенадцати тысяч, о выдаче казакам задержанной за пять лет платы и о запрещении унии не только на Украине, но и в Польше, и в Литве.

— И это после такой победы? — возмутился Кривонос.

— Оно и надобно, — сказал Хмельницкий, — чтоб сенаторы, прочитав, удивились точно так же, как и ты, пане полковник. Нам надо выиграть время, прикинуться покорными.

Кривонос смутился и махнул рукой.

— Все мудрите! Не поверят!

— Не поверят! — усомнился и Золотаренко.

— Значит, придется послать к нам делегацию, чтобы разведать, — сказал Хмельницкий. — А это будет уже начало переговоров. Я даже подписал письмо как «старшой войска Запорожского», пускай и над этим подумают. Они будут думать, а мы будем армию собирать. Говорят же умные люди: «Si vis pacem, para bellum» [Хочешь мира, готовься к войне (лат.)].

За продолжение наступления была вся присутствовавшая на раде старшина, но говорили о нехватке оружия, пороха, даже хлеба.

— Московская земля, спасибо ей, помогла уже оружием, — сказал Хмельницкий, — к ней снова обратимся. А царя московского надо просить принять Украину под свою руку!

На этой же раде утвердили универсал ко всем способным владеть оружием, чтобы собирались на конях под Белой Церковью — воевать панов-ляхов.

— Допиши, пане Зорка, — сказал Хмельницкий, прочитав универсал, — «на добрых конях».

— А где посполитые возьмут этих «добрых коней»? — недовольно спросил Кривонос.

— Кому взять негде — пускай на земле работают.

— Истинно разумно! — подхватил Золотаренко. — Кто же будет сеять, косить, если все оказачатся?

— Если все станут казаками, есть будет нечего! «На добрых конях...» Теперь правильно. — И подписался: «Зиновий Богдан Хмельницкий, гетман славного войска Запорожского и всея по обоим берегам Днепра сущей Украины Малороссийской».

Когда старшины уже расходились, Хмельницкий задержал Максима Кривоноса и спросил:

— А ты как бы сделал, Максим?

Максим долго молча тянул себя за ус, наконец проворчал:

— К земле бы ухо приложил, Богдан.

— И я не о себе пекусь. Мне бы и одного Суботова хватило, а для народа земли до Белой Церкви — и то мало. Но это уже — держава: всему надо толк дать, и о малом и о старом подумать... Постой, тебя поздравлять надо?

— Поздравляй! Скоро и Волынь освободим от польской шляхты. Залили сала за шкуру: в Полонном мещане сами ворота отворили.

— Да ты, человече, о себе-то думаешь когда? У тебя же, я слышал, жена нашлась?

Кривонос смутился.

— Если бы ты, пане Богдан, увидел, как она гнала Ярему Вишневецкого! Казак, а не баба: знай свое твердит — давай мушкет, буду воевать.

— Хорошо, коли баба стала казаком, плохо, коли казак бабой становится.

Максим Кривонос покраснел до ушей. Это был намек на него! Пусть они сейчас и не на Сечи, куда не имеет права ступить женская нога, но ведь он же не перестал быть запорожцем. А между тем Ярина с ним! А куда ей податься? Возвратиться на опустевший хутор Пятигоры?

Ехать к свекрови, которой она еще никогда не видала? Да и жива ли еще свекровь? А у него разве не стынет сердце от одной только мысли, что они снова могут разлучиться? Хмельницкий увидел на лице Кривоноса страдание и перевел разговор на прежнюю тему:

— Так, говоришь, Волынь скоро освободим? И в Галиции то же говорят.

— Восстает народ, — громче, чем нужно, ответил Максим Кривонос, тронутый чуткостью Хмельницкого.