Клокотала Украина (с иллюстрациями)

— Туда нужно наших больше посылать, особенно во Львов. Пусть рассказывают простому люду, почему восстал народ на Украине, за что бьется.

— Это можно. Посылаю на Покутье обоз за солью, и их подвезут.

— Обязательно пошли. Только знаешь — хлоп больше действует в лоб, а тут иногда и женская хитрость нужна.

Сердце Кривоноса вдруг больно сжалось.

— Раз жена у тебя такая боевая, Максим, — продолжал Хмельницкий, — пошли ее во Львов! Знаешь, тут слово, там слово... И с тамошними повстанцами нужно нам наладить связь. Может, и с польскими удастся. Известно мне, что не в одном селе бунтуют польские хлопы, а это помощь нам. Таких будем поддерживать. Поймет ли это твоя жена?

— Поймет, Богдан... Она у меня... — И Кривонос снова покраснел, как юноша.

— Вот и на человека стал похож, — улыбнулся Хмельницкий. — А у меня Тымош из Крыма вернулся. — Его лицо засветилось отеческой лаской. — Приходи вечером с хозяйкой: наслышан много, хочу посмотреть!

III

Мусий Шпичка на одном возу, Ярина на другом двинулись из Чигирина, как только стало рассветать. Возы были нагружены рыбой.

Если бы у Мусия и Ярины стали допытываться, кто они и откуда, нужно было отвечать, что из челяди киевского войта пана Ходыки, а что он торгует солью, о том хорошо знали на Покутье.

Соль завозилась на берега Днепра из Галичины, из-под самой Трансильвании. Там добывали из колодцев ропу [Ропа, рапа – вода, насыщенная солью] и вываривали ее лепешками в дюйм толщиной и в два дюйма длиной. Соль хотя была привозная, но дешевая. Употребляли также и коломыйскую соль из ольховой или дубовой золы, та была еще вкуснее.

Сколько ни ехали они Киевщиной и Брацлавщиной, ни в селах, ни в местечках польских панов уже не было. Поместья и корчмы стояли пустые, а то и сожженные. Ночевать остановились в селе Кущинцах. Пахло свежеиспеченным хлебом и дымом.

— Что это, и здесь у огонька грелись? — спросил Мусий у старого казака, единственного встреченного им на улице.

— Эге! Попалили к дьяволу панские скирды. Вот хлеб святой так и пахнет.

— И люди погорели? Что-то не видно.

— Тоже выдумал! К Хмелю подались. Показачилось все село. Кабы не болезнь — удушье, ты бы и меня здесь не застал.

— Заезжий двор в местечке есть?

— Да есть, только хозяин тоже пошел казаковать. Даже на двух конях. Такой уж бравый казак!

— Так где ж переночевать можно?

— Заворачивай ко мне во двор, коли есть охота. Конюшня свободная: сыны тоже поехали казаковать. Как в пустыне стало.

Мусий поставил возы посреди двора.

— Закати, казаче, под поветь.

— А что такое? Ведь ясно?

— То-то и оно, дождь будет. Видишь, как воробьи к земле припадают. Идите себе в хату, а я сам с конями управлюсь.

— Иди, Ярина, я тут лягу, — сказал Мусий.

— Ты что, может, за кладь боишься? — вдруг обиделся старый казак. — Плюнь тому в глаза, кто нас зовет ворами. Чтоб они им повылазили, как у сынов чертовых, на лоб! Я тебе говорю по правде по казацкой, а ты мне поверь по-своему, хоть по-рыбацки: пускай бы твои возы были насыпаны червонцами, а тронет их какой вражий сын — я первый обломаю руки-ноги...

Мусий видел, что, пожалуй, конца этой ругани не будет, повернулся и пошел в хату. Казак был зажиточный.

В светлице на одной стене висела фузея и кривая сабля, на другой — «Мамай» — картинка с подписью: «Всяк се может скажет, что я со рыбы родом. Нет бо, — от пугача дед мой плодом». Пол был устлан травой, пахло свежей зеленью.

Старенькая хозяйка обрадовалась гостям.

— Недаром я ложку забыла на столе. Какое же вы молоко любите, парное или топленое? — и через минуту уже принесла и того и другого.

Ярина такими глазами смотрела на хозяйку, как будто уже где-то видела ее. Наконец глубоко вздохнула и сказала:

— Как вы похожи на мою тетку Христю!..

— А мать где?

— Матери не помню, говорят, дозорцы замучили.

— Сиротка, значит. Так пей, пей, серденько.

На второй неделе пути, уже где-то за Збручем, Мусий и Ярина встретили обоз. Люди ехали верхом и на возах. Передовой одет был в коричневый расшитый сардак [Сардак кафтан] внакидку поверх вышитой сорочки, на голове — шапка с павлиньим пером, на ногах постолы из сыромятной кожи. Он был еще молод, с серыми глазами, продолговатым лицом и русыми усами. Так же было одето и большинство парубков, ехавших следом за русым вожаком. У каждого из них на шапке торчало если не павлинье перо, то хоть зеленая веточка.

Ярина, еще издали заметив встречных, пересела на второй воз. Всю дорогу она была печальна и молчалива: сама не ожидала, что так тяжела будет разлука с Максимом. Пока была рядом с ним, не так боялась за него, а сейчас ни о чем другом думать не могла: все ей чудилось, что Максим уже зарублен или застрелен. А она видела собственными глазами, как он пренебрегает опасностью. И тяжкий вздох вырвался у нее из груди. Мысли ее прервал голос Мусия:

— Ты не бойся, Ярина, я им зубы заговорю.