Читаем Клуб для джентльменов полностью

Старушка за соседним столиком тоже таращится на меня. Я делаю ей страшную рожу. Хотя она у меня и без того страшная.

— А… — говорю я и для пущего эффекта на пару секунд снимаю солнцезащитные очки. — Хулиганы напали. Шел вчера домой — и вдруг ни с того ни с сего налетели двое… буквально из ниоткуда. Я и защититься не успел. Хоп — и уже на асфальте. Отвалтузили, отобрали кошелек, кредитные карточки. Словом, остался без гроша. И поэтому…

Но Дженни игриво оттопыривает правую щеку языком: заливаешь, дружок! И брови у нее домиком. Я невольно вспоминаю Джордж — она тоже имела привычку делать брови домиком, когда я пытался стравить ей очередную байку. Проницательная женщина!

— …и поэтому у меня сейчас затруднительно с наличностью.

Дженни смотрит на меня все так же насмешливо. Что ж ты умная такая, дура набитая! Нет, чтобы мне с ходу поверить и глазами сочувственно захлопать…

— Чему вы улыбаетесь? Это чистейшая правда.

Она иронически трясет головой.

— Ну, журналисты! И доверяй после этого тому, что вы пишете!.. Что случилось на самом деле?

— Упал с лестницы в подземке, — устало говорю я.

— А потом подрались с бочкой пива, и она вас обрызгала? От вас прет как от самогонного аппарата.

И чего придираться-то? Ведь не в зале сидим. На улице! Отвернись чуть в сторонку — и порядок.

— С лестницы упал и очень огорчился, — говорю я. — Надо было утешиться.

— И поэтому спали в костюме?

Ну, убил бы суку глазастую!

— Нет. Просто времени не хватило забежать в чистку одежды.

— М-да, заметно, что вы весь исстрадались…

Пока она это тянет, я в два глотка осушаю кружку пива.

И тут вспоминается отлучка Дженни в туалет во время нашей первой встречи. Тогда я не зря сделал себе зарубочку в памяти. Теперь, чувствуя себя организатором деревенского праздника, который молит небо о солнечном дне, я наклоняюсь к Дженни и, стараясь дышать в сторонку, говорю:

— Совершенно верно — страсть как исстрадался! А нет ли у вас, часом, немного кокаинчика? Нюхнул бы — и как новенький!

Дженни быстро оглядывается по сторонам. Хотя от меня не отшатывается.

— Ах ты, Господи, — тихонько говорит она, — надо держаться! Надо иметь силу воли…

— Извините, но сами видите — совсем увял. И вот подумал — может, выручите…

— Есть у меня. Конечно, есть.

Ах ты, золотце мое! Будь ты Кейт Мосс — я бы тебя тут же расцеловал!

— Вы моя спасительница. Масенькая понюшечка была бы мне сейчас в самый раз.

— До еды? — спрашивает она. Явно человек бывалый!

Да, кокаин действительно перебивает аппетит — спросите у тощенькой красавицы Кейт Мосс. Но в данном случае это только к лучшему: меньше съем — меньше платить по счету.

— Если не возражаете… А то у меня что-то голова кружится от жары.

Покопавшись в сумочке, Дженни осторожно выуживает из нее бумажный мешочек и — под видом нежного пожатия моей руки — передает его мне. Моя ладошка принимает чудесный пакетик с почтительным трепетом.

Подпись под картинкой, на которой я резвым петушком шагаю в сортир: «Кукаин-реку! Грейл Шарки раскрутил лохушку на халяву».

Туалет — тесная кабинка в чем-то вроде подземного бомбоубежища. И жара там — азиатская. Как тюремная яма в Калькутте — только тут даже потрепаться не с кем. Но ничего, я не гордый. Подпись под картинкой, на которой я в туалетной кабинке: «Дозаправка в полете: халявщик Грейл Шарки вынюхивает больше Дженниного кокаина, чем позволяют законы вежливости. Ничего, тетке урок на будущее — согласен, читатель?»


— Я заказала вам еще кружечку пива.

— Спасибо.

Дженни смотрит на меня и заговорщицки улыбается.

Я тоже выдавливаю улыбку. Но мне тошно, что между нами установилось что-то вроде дружеской доверительности.

Только полирнув кокаиновый кайф второй кружкой пива, я становлюсь добродушней.

— Ну, воспряли? — насмешливо осведомляется Дженни.

— Совсем другое дело, — говорю я. — Спасибо за лекарство.

Я тайком передаю ей заветный мешочек — предварительно удостоверившись, что любопытная карга за соседним столиком смотрит в другую сторону.

— Что будете есть?

— Какой-нибудь простой салатик.

Дженни фыркает. Я отвечаю добродушной улыбкой.

— Ладно, — говорит она. Заветный мешочек всё еще в ее руке. — Послушала я ваше хныканье, и самой взбодриться вдруг захотелось. Как говорится, с кем поведешься… — Тут она встала, взяла из своей сумочки еще меньшую сумочку и добавила уже громче, на публику: — Пойду-ка я губки себе поправлю.

И, многозначительно подмигнув, она удаляется в ресторанную дверь.

Мне хорошо. Алкоголь и кокаин кружатся в упоительном вальсе. Легонько порыгивая, я провожаю глазами Дженнин зад. Задок ничего. Я рисую в воображении, как я к нему пристраиваюсь — конечно, голому. Мне сейчас самое оно по-собачьи — чтобы рожи моей не было видно. Уж очень она малоэротична в данный момент.

Но тут мой взгляд ненароком перебегает на ту сумочку, которая Дженни оставила на столе.

Я делаю глоток холодного пива, стараясь игнорировать дурацкую идею, которая только что — руки в брючки — с невозмутимым видом прошествовала в мою голову. Присела на краешек моего мозжечка, закинула ногу на ногу и с рассеянным видом поглядывает на мои дико извилистые извилины.

Перейти на страницу:

Все книги серии Альтернатива

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза