Клуб для джентльменов

— Нам известно, — роняет она, невинно трепеща ресницами, — что Дженни взяла с собой малюсенькую сумочку. И сказала — иду подправить губы. Стало быть, она прихватила с собой косметичку. А здесь, на столе перед нами, осталось всё остальное ее имущество.

Насколько я знаю женщин, они всегда таскают с собой приличную сумму. Мужчины предпочитают кредитные карточки и наличных при себе почти не имеют. Но женщины всегда готовы к тому, что подвернется какая-нибудь мелочь, за которую неловко платить кредиткой. И эта мелочь может подвернуться не раз и не в одном магазине. То есть в сумочке Дженни скорее всего находится маленький клад.

Небрежным жестом я подтягиваю к себе Дженнину сумочку — покашиваясь в сторону ресторанной двери и прикидывая в уме, сколько времени нужно женщине на то, чтобы найти туалет, зайти в кабинку (в женских туалетах часто очередь), развернуть пакетик с порошком, молча выругаться по поводу моего жадного нахальства, нюхнуть, заодно сделать пи-пи, подкрасить губы и проверить, не перекрутилась ли юбка.

Карга за соседним столиком пристально смотрит на меня — поверх очков и поверх романа, который она читает. Демонстративно не обращаю на нее внимания. Я копаюсь в однозначно женской сумочке с таким невозмутимым видом, словно я педик и это самое естественное для меня дело.

Проклятие! Нету кошелька.

Я отодвигаю сумочку от себя. Неужели носит деньги в косметичке?.. Но косметичку ли она с собой взяла? Про губы Дженни ведь просто так сказала, на публику. Похоже, она ушла не с сумочкой, а с бумажником. Где у нее деньги и кредитные карточки. Она явно из тех шикарных особ, которые кокаин сыплют на кредитную карточку, а снюхивают через двадцатку, свернутую трубочкой. Я же по-плебейски сыплю на руку и тяну в нос через билет подземки.

Черт. Как глупо. Как нелепо. Нет мне финансового спасения…

И тут в мой мозг вбегает другая идейка — разряженная как Джонни Роттен в его лучшие секс-пистолские денечки — и кричит: а что ты видел, копаясь в Дженниной сумочке?

Правильно. Кассету.

«Хватай кассету, и ходу! — подсказывает мне Джонни Роттен. — Ибо это и есть твое финансовое спасение!»

Он прав. Во-первых, не платить за ленч. Во-вторых, экономлю драгоценное для меня время. Ведь я помню — шляпа уже летит в сторону пола!

«А как же Дженни?» — лукаво спрашивает Джонни Роттен.

«А что Дженни? Тетка взрослая — сама о себе позаботится».

Я бросаю взгляд на ресторанную дверь. Действовать надо быстро, потому что Дженни уже наверняка на стадии подкраски губ. Я опять решительно беру Дженнину сумочку.

Для карги за соседним столиком это уж слишком.

— Молодой человек! — говорит она мне. — Пристало ли джентльмену так нахально заглядывать в сумочку молодой леди?

— Пристало, пристало, — рычу я в ответ, вслепую шаря рукой в сумочке. — Это моя жена, черт возьми. Что мое — то ее. Точнее, я хотел сказать: что ее — то мое.

— Точно ваша жена? Разумеется, это не мое дело, но…

— Да жена она мне, жена… — рассеянно бормочу я, весь сосредоточенный на двери ресторана. С моего лба в Дженнину сумочку падает большущая капля пота. Наконец я нашариваю кассету.

— Вы уверены? — зудит старушка.

Я поворачиваю лицо в сторону неуемной карги. Она невольно подается назад. Черт, разве мы с Дженни не держались за ручку, когда она тайно передавала мне мешочек с кокаином? С другой стороны, при встрече мы только пощечкались. И глазастая карга это запомнила. Не зря я ненавижу это богемное щечканье!

— Молодой человек, я с вами разговариваю!

Я бы с удовольствием ошпарил ее чем-нибудь типа: «Заткнись, высохшая буржуйская сука!» Но сейчас не время для эскапад. Сую кассету себе в карман, допиваю залпом пиво, вскакиваю и, быстро пролавировав между столиками, смешиваюсь с толпой прохожих. Сердце колотит в ребра, как псих головой в каменную стену.

— Ма-а-аладой человек!

А пошла ты, старая блядь!

Главное — кассета у меня. Я иду прочь — тем шибким шагом, каким мы ходили в школе, где было строго запрещено бегать.

Глава двадцатая

В голубой вышине дрожит желток солнца — вот-вот лопнет и растечется по небу. Жара придавила своим толстым брюхом весь город, который под ней едва дышит. Пройдя десяток шагов по улице, я уже вспотел, будто пробежал марафон. Мозги плавятся — как асфальт, по которому я ступаю. Но ради Эмили я должен идти. Ибо долг мой — защищать ее. Похоже, от всего мира. В том числе и от Джил.

Перед тем как идти к квартире белокурой сучки, я забираюсь на церковную ограду и блаженствую в тени дерева. Если бы не запах собачьей мочи — век бы тут сидел. Но пора.

Жара мне на руку. Все забились в норы, задвинули занавески и врубили кондиционеры или вентиляторы. На улице никого, за вычетом шумной группы мальчишек, которые играют в футбол на пустыре — как ни в чем не бывало носятся на самом солнцепеке.

Из одного открытого окна несутся восторженные крики тележурналиста, который балаболит о теннисном матче с темпераментом хоккейного комментатора.