Походив туда-сюда, он, наконец, остановился и, не теряя драгоценных минут, принялся рыхлить мягкий плодородный слой. Дело, несмотря на податливость грунта, шло небыстро. Сил уже почти не было, и даже напоённая питательными веществами почва не приносила облегчения. Увядание медленно, но верно сжирало его. Движения Суилинка становились всё более медленными и вялыми, и каждый сантиметр, пройденный вглубь земли, давался со всё большим усилием и требовал больше времени.
Работая всеми ходовыми отростками, он очистил вокруг себя небольшое пространство, затем последним отчаянным усилием отгрёб назад разрыхлённую землю, почти целиком завалив ей проделанный ход. После этого он в последний раз поглядел на просачивающийся внутрь свет дня и вонзил в потолок своей норы все имеющиеся у него хватательные отростки. Это движение немедленно вызвало обвал потолка. Тяжёлая, жирная земля с глухим шумом осела, придавив его страшной тяжестью, и солнечный свет померк для Суилинка навсегда.
Поначалу мрак был абсолютный: чёрный, каким ему и полагается быть. Затем он начал зеленеть. Стало светлее, и теперь он смог увидеть размеры того пространства, в котором находился. Оно было совсем небольшим: сфера, или что-то схожее с ней по форме, образованная оболочкой, которая периодически становилась то чёрной, то вновь светлой, причём в периоды осветления та всё больше и больше зеленела, переходя от малахитового оттенка к желтовато-зелёному. Эта странная смена света и тьмы долгое время оставалась для него загадкой, пока на шестой или седьмой такой цикл он вдруг не сообразил: так ведь это день и ночь!
Такое внезапное понимание этого простого явления удивило его. Он, оказывается, знает, что такое день и ночь. Да и оболочка, внутри которой он находился, тоже неожиданно перестала быть для него непонятной вещью. Попросту кожура, покрывающая медленно созревающий плод…
Правда, осознание этого принесло новые вопросы. А именно: как ему поступить — прорвать её самому или дождаться, когда она спадёт. Покуда он раздумывал над этим, проблема разрешилась сама собой. Кожура лопнула, и внутрь его крошечного мирка проник первый солнечный луч.
Робко, не зная, что увидит снаружи, он толкнулся в эту щель, и та с хрустом разошлась ещё больше. Сфера опала, рассыпаясь в прах. Миг — и он очутился под голубым небом неведомой ему планеты.
Поражённый открывшимся ему необъятным пространством, он распустил пучок зрительных стеблей, оглядываясь. Место, где он очутился, было совершенно голым, и, как ни странно, он узнал его — Родовая Поляна. Вокруг неё высились шепчущиеся о чём-то тростники, а высоко в небе пылало маленькое и очень горячее солнце. От кожуры остались лишь пожухшие ошмётки, да ещё лежал длинный стебель, уходящий куда-то в землю.
Там должно было быть что-то, из чего он вырос, но покопавшись в своей пустой памяти, он так и не мог вспомнить, что именно. Лишь где-то в самой её глубине всплыло чьё-то имя: «Суилинк». То ли это был тот, кто посадил его, то ли так именовали его самого. Так или иначе, он появился в этом горячем и живом мире, на Родовой Поляне, и теперь следовало узнать, что же он из себя представляет.
Он пошевелил тем, что могло двигаться, обнаружив, что таковых частей у него немало: не меньше дюжины ходовых отростков, две пары хватательных и два мешка, в которых было свёрнуто что-то большое. Лепестки? Похоже, что да. Да и сам он был весь яркий и пёстрый, словно цветок.
Перебирая ходовыми отростками, он сделал несколько шагов, наслаждаясь силой и свежестью своего тела, с удовольствием впитывая солнечный свет и льющиеся отовсюду запахи. Окружающий его мир был прекрасен и неведом. И он, едва созревший, делал в нём самые первые шаги. Ему предстояло многое увидеть и узнать, найти в нём своё место, сородичей по Родовой Поляне, друзей… Впереди была жизнь, полная удивительных открытий, и он, вдохновлённый такой прекрасной перспективой, распустил мешки, выпустив наружу огромные, розовато-белые лепестки-паруса. Потом, бросив на Родовую Поляну, прощальный взгляд, взмахнул ими и легко поднялся в воздух.
Евгений Мидаков
Чёрный бездонный космос. Воронёная чернота заглядывающего в твои глаза пистолета. И то и другое затягивает. Затягивает раз и навсегда, окончательно и бесповоротно. И никуда от этого не деться, не сбежать и не спрятаться. Холод и мрак найдут тебя повсюду, и нет тебе спасенья, ведь они давно уже стали частью тебя, твоей тенью — пугающей и манящей…