Но искренность человека не является достаточным показателем его правоты. Тускуб был лишь наиболее полным выразителем происходящих с цивилизацией процессов, но этого категорически недостаточно при вызовах, лежащих за пределами текущего положения вещей. Умереть красиво или рваться к жизни через боль и страшную ломку переоценки ценностей? В итоге Марс существенно больше потерял, добившись отлёта землян.
Тускуб лучше прочих понимал истинную подоплёку происходящего, но… Головокружительный шанс — слиться с землянами в одну семью — испугал его, как и всякого отвлечённого мудреца, больше желающего увидеть свои схемы торжествующими, нежели людей — счастливыми.
Восстание потому и потерпело поражение, что Тускуб не был жестоким деспотом, чью железную пяту все желали сбросить. Марсиане и впрямь вырождались и только энергия сверхсистемы — в данном случае земного человечества — могла бы дать шанс. Открытый же финал романа показывает и сходство, и отличие с другой великой книгой, созданной полвека спустя — «Часом Быка».
Из коллекции картин Геннадия Тищенко
Геннадий ПРАШКЕВИЧ
КНИГА ВЕЧНОЙ МЕЧТЫ
Об Алексее Толстом лучше всех писал он сам.
«Оглядываясь теперь, думаю, что потребность в творчестве определилась одиночеством детских лет: я рос один в созерцании, в растворении среди великих явлений земли и неба. Июльские молнии над тёмным садом; осенние туманы, как молоко; сухая веточка, скользящая под ветром на первом ледку пруда; зимние вьюги, засыпающие сугробами избы до самых труб; весенний шум вод, крик грачей, прилетавших на прошлогодние гнёзда; люди в круговороте времён года, рождение и смерть, как восход и закат солнца, как судьба зерна; животные, птицы; козявки с красными рожицами, живущие в щелях земли; запах спелого яблока, запах костра в сумеречной лощине; мой друг Мишка Коряшонок и его рассказы; зимние вечера под лампой, книги, мечтательность (учился я, разумеется, скверно) — вот поток дивных явлений, лившийся в глаза, в уши, вдыхаемый, осязаемый…»
Нечто подобное переживал и я в детстве, в своих провинциях — в Красноярском крае, потом в Кузбассе (станция Тайга). Большая река, жгучие морозы, вечный лес. Жара летом, слепящие молнии, огромная Луна над болотами. Равным увиденному были только книги, полные тайн. «Да, что же такое человек, в конце концов? — читал я, сразу проникаясь ещё не совсем понятным мне ужасом и восторгом. — Ничтожнейший микроорганизм, вцепившийся в несказуемом ужасе смерти в глиняный шарик земли и летящий с нею в ледяной тьме? Или, это — мозг, божественный аппарат для выработки особой таинственной материи — мысли, — материи, один микрон которой вмещает в себя всю вселенную»?
Свистки маневровых паровозов на железнодорожных путях, шипение пара, послевоенные несытые годы, школа, протоптанная среди сугробов тропа, а в книге, если вдруг попала под руку, — очередное чудо.