КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ, 2021

Я был захвачен. Я верил прочитанному.

Позже, в статьях Алексея Николаевича я наткнулся на такие вот его слова:

«Незанимательный роман, незанимательная пьеса — это есть кладбище идей, мыслей и образов». И далее: «Какая это леденящая вещь, почти равная уголовному преступлению, — минута скуки на сцене или пятьдесят страниц вязкой скуки в романе. Никогда, никакими силами вы не заставите читателя познавать мир через скуку».

Готов и сейчас подписаться под каждым словом.

Но появление романа «Аэлиты» вовсе не было триумфальным.

Критик Г. Лелевич писал: «Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, подарил нас вещью слабой и неоригинальной». Критик Корней Чуковский удивлялся: «Что с ним — (Толстым. — Г. П.) — случилось, не знаем, он весь внезапно переменился. «Аэлита» в ряду его книг — небывалая и неожиданная книга. В ней не Свиные Овражки, но Марс. Не князь Серпуховский, но будённовец Гусев. И тема в ней не похожа на традиционные темы писателя: восстание пролетариев на Марсе. Словом, «Аэлита» есть полный отказ Алексея Толстого от того усадебного творчества, которому он служил до сих пор». И замечательный писатель Юрий Тынянов добавлял ко всему этому: «Марс скучен, как Марсово поле. Есть хижины, хоть и плетёные, но, в сущности, довольно безобидные, есть и очень покойные тургеневские усадьбы, и есть русские девушки, одна из них смешана с «принцессой Марса» — Аэлитой, другая — Ихошка. Единственное живое во всём романе — Гусев — производит впечатление живого актёра, всунувшего голову в полотно кинематографа».

Красноармеец Гусев, да, — сразу привлёк внимание.

«Я грамотный, — сказал он инженеру Лосю, — автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь — вот всё моё и занятие. Имею ранения. Теперь нахожусь в запасе. — Он вдруг ладонью шибко потёр темя, коротко засмеялся. — Ну и дела были за эти семь лет! По совести, говоря, я бы сейчас полком должен командовать, — характер неуживчивый! Прекратятся военные действия, — не могу сидеть на месте: сосёт. Отравлено во мне всё. Отпрошусь в командировку или так убегу. (Он потёр макушку, усмехнулся). Четыре республики учредил, — и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал сотни три ребят, — отправились Индию освобождать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, погулять захотелось. ну, с бандитами не ужился. ушёл в Красную Армию. Поляков гнал от Киева, — тут уж был в коннице Будённого: «Даёшь Варшаву!» В последний раз ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого без малого год по лазаретам. Выписался — куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась — женился. Жена у меня хорошая, жалко её, но дома жить не могу. В деревню ехать, — отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе делать нечего. Войны сейчас никакой нет, — не предвидится. Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.»

И меня возьмите, сказал бы я; тоже пригожусь.

Хорошо, в те детские годы я не читал критических статей.

А то прочёл бы и такое (Г. Горбачёв, «Современная русская литература, 1931):

«Гусев — не пролетарий, не коммунист, он деклассированный империалистической и гражданской войнами крестьянин, бывший махновец, потом будённовец, типичнейший партизан, авантюрист, сочетающий революционный подъём с жаждою личного обогащения. Он загребает в свои руки, когда он ещё или уже не в боевом экстазе, в первую голову золото и «камушки». Гусев — националист и первая его мысль по приезде на Марс — присоединить Марс к РСФСР, чтобы утереть нос Англии и Америке. Гусев — типичный анархист: он бросает марсиан в прямой бой, не расспросив о силах врагов и друзей, об общей ситуации на Марсе. При всём его сочувствии всем угнетённым, — он, вернувшись на Землю, изолгался, захвастался, потом основал акционерное общество, правда, под предлогом освобождения Марса от олигархии. Не рабочий, не коммунист — взбунтовавшийся, деклассированный, жадный, мелкий собственник воплощает у Толстого русскую революцию…»

Критик Г. Горбачёв ссылался на один из первых вариантов романа.