Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

– Софи! Мама! Только послушайте! – прокричал с порога папа в коне июня 1941 года.

В руках он держал подпольную газету. Это был небольшой листок. Каждый номер выпускался в таком формате, чтобы распространители в случае опасности могли быстро спрятать их в рукавах или штанинах. Папин взгляд метался по первой полосе. В той газете были напечатаны выдержки из радиообращения президента США Франклина Делано Рузвельта, которое он произнес еще 27 мая. Папа прочел его нам самым что ни на есть президентским голосом:

– Мы не смиримся и не допустим нацистский «облик грядущего». Он не будет навязан нам… – папа сиял от радости.

– Президент США, Софи! Он объявил чрезвычайное положение и поручил военным приготовиться. Он не вступил в войну, но его слова… похоже, Америка планирует вскоре присоединиться к союзникам. Только послушай! – он нашел, где остановился, и продолжил читать. – Если мы верим в независимость и целостность Америки, мы должны быть готовы сражаться, – тут он вновь перескочил вперед. – Мы не примем мир, где господствует Гитлер… Мы примем лишь тот мир, который будет выстроен на свободе слова и самовыражения, свободе каждого чтить Бога так, как ему того хочется, свободе от нужды и свободе от террора.

Папа ударил газетой по столу:

– Софи, это еще не объявление войны, но обращение говорит само за себя, это потрясающе!

Слова Рузвельта доносились будто из иного мира, они звучали словно поэзия.

– Свобода каждого чтить Бога так, как ему того хочется… свобода от террора. Если Америка защищает эти ценности, то это место подобно Раю.

– Все так, Израиль! Соединенные Штаты понимают, что не могут остаться в стороне от войны!

До папиного появления мама и бабушка слушали, как Самюэль учится читать. Мамишу очень серьезно относилась к обучению старшего сына, но в тот момент она подбросила книгу в воздух, схватила его за ручки и поставила на ноги.

– Скоро война закончится. Для Жарки наступит новый день. Немцам придется признать, что они были не правы и ла, ла, ла, ла, ла-ла…

Мамишу все что угодно могла превратить в песню, и в тот момент ей действительно хотелось петь! Папа никогда не упускал возможности разделить сценический энтузиазм жены, подхватил меня на руки и закружился от радости, пока бобишу смотрела на нас, цокая языком, и делала вид, что все это ее ужасно раздражает. Даже посреди тихой печали гетто маме удавалось не дать свету угаснуть. Каждое утро она все так же румянила щеки и аккуратно подводила губы яркой помадой, стараясь экономно растрачивать последние запасы косметики. В отличие от родителей, большинство евреев Жарки были религиозными консерваторами. Многие женщины одевались в длинные темные платья и покрывали голову. Мужчины носили черные костюмы, шляпы и пейсы – традиционные для ортодоксальных евреев завитые длинные пряди волос, закрывающие уши.

Папа и мамишу были частью прогрессивного движения, которое крепло в городе до войны. Религия и традиции были для них очень важны, но то было облачение их сердец. Папа носил модные по тем временам костюмы и рубашки, предпочитая консервативным еврейским нарядам одежду городского фасона. Мамишу любила разделять свои светлые волосы боковым пробором, а в ее гардеробе преобладали яркие цвета – синий и коралловый. К любому образу она всегда добавляла что-нибудь желтое, будь то медная брошь или цветок, украшавший ее прическу. Быть может, глупо цепляться за тщеславие и заботиться о внешности, когда ты живешь в гетто, но мамишу всегда говорила, что стремление быть красивой помогало ей вновь ощутить себя человеком.

В оккупированной нацистами Польше был лишь один незыблемый закон: всякий проблеск надежды непременно сменится мучением. Через несколько дней после спонтанных танцев в гостиной пришла новая беда. И ни ткань лимонного оттенка, ни розовая помада больше не могли закрасить тьму, что сгущалась за порогом. Немцы вооружили отряд поляков и отправили его в Жарки для поддержания порядка. В них не было ничего человеческого. Мы и раньше опасались лишний раз выйти из дома, а теперь даже улицу нельзя было перейти, не подвергнувшись издевательствам и нападению со стороны охранников. Им нравилось проливать еврейскую кровь. Назвать их «хулиганами» – значит недооценить их пыл.

После их приезда мамишу из дома не выходила. У нас в кухонном шкафу еще оставалось немного картофеля, сметаны и старого хлеба. О походах на городскую площадь можно было забыть. Охранники-поляки избивали любого, кто просто шел по улице, в независимости от времени суток. Даже папа однажды вернулся домой, сильно прихрамывая, после того как охранник с размаху ударил его дубинкой под колено. Один из них выскочил на дядю Моника из-за дерева с жутким звериным рыком и дубинкой сломал ему нос. Он ударил дядю по лицу, а затем оставил его в синяках истекать кровью. То были настоящие садисты, а не блюстители закона.

К пятнице жизнь в гетто стало просто невыносимой. Настало время открыть казну Юденрата и договориться о встрече, к которой отец готовился уже давно.

Глава 7 Язык денег